В начале ноября из колонии в Ульяновской области освободился 22-летний Ян Сидоров, а из колонии в ростовских Шахтах Владислав Мордасов – фигуранты "ростовского дела". По обвинению в покушении на организацию массовых беспорядков и захват здания правительства Ростовской области они отбыли четыре года. Так следствие и суд расценили планируемый активистами мирный пикет с плакатами "Правительство в отставку" и "Верните землю ростовским погорельцам".
Речь идет о жителях частных домов в центре города, где 21 августа 2017 года начался самый крупный в истории современного Ростова-на-Дону пожар. Выгорел целый квартал – более ста домов, без крыши над головой остались около 700 человек. Погиб 77-летний пенсионер с инвалидностью, не сумевший выбраться из горящего здания.
По словам пострадавших, накануне пожара под видом риелторов дома обходили представители крупного местного девелопера, предлагавшие выкупить землю. Из-за выгодного расположения участки здесь привлекают застройщиков. Изначально основной версией пожара назывался умышленный поджог – в него и сегодня верят многие погорельцы. Но власти изменили ее на ненадлежащее исполнение должностными лицами своих обязанностей. Причиной возгорания названо короткое замыкание линии электропередач, а "крайними" сделали двух электриков и замглавы Пролетарского района Ростова.
Несколько десятков погорельцев бились с чиновниками за выплату компенсаций и получили их лишь через три с половиной года. Погорельцы также приходили на суд, чтобы поддержать Сидорова и Мордасова. Amnesty International признала их узниками совести, а "Мемориал" (российские власти внесли организацию в список иностранных агентов) – политзаключенными.
Об опыте несвободы, политическом активизме и ключевых проблемах российской тюрьмы освободившийся Ян Сидоров рассказал в интервью Кавказ.Реалии.
– Четыре года вы были изолированы от общества. Выйдя на свободу, почувствовали, что в стране что-то изменилось? Не только в политике, а в жизни, обществе, повседневности?
– Многие вещи на свободе стали для меня удивительными. Например, проверка температуры и QR-кодов при посещении торговых центров. Раньше такого даже вообразить нельзя было.
На самом деле изменилось многое. Наверное, ключевые перемены произошли в цифровом пространстве. Понятно, что смартфоны и мессенджеры были и четыре года назад, но из-за локдауна мы стали чаще ими пользоваться и больше от них зависеть.
А вообще за неполный месяц успел привыкнуть, что на свободе. На это в плане каких-то поверхностных вещей ушло около недели. Успел побыть с семьей. Сейчас активно ищу работу, хотел бы заниматься правозащитой.
– Насколько СИЗО и колония отличались от того, что обычно показывают в сериалах и фильмах?
– В кино места заключения часто показывают утрированно, через какие-то клише, шаблонные представления. Не скажу, что этого нет в реальности, но зачастую какие-то вещи носят исключительный характер. А так люди просто живут. Есть свои порядки и распорядок. Быт ограничен, ущемлен, но немногим отличается от быта свободного человека.
После практически полной изоляции заново учишься делать многие привычные вещи
Думаю, такое искаженное представление о колониях и СИЗО возникает из-за закрытости темы. Так появляются домыслы и страхи. Оказавшись внутри, понимаешь, что все не так страшно. Опыт колонии – черно-белый, там ты начинаешь лучше разбираться и в себе, и в окружающих.
– Многие осужденные после месяцев и лет в СИЗО колонию воспринимают как что-то облегченное и чуть ли не свободное – можно перемещаться по территории и побыть одному. Столовая, душ и кровать находятся в разных помещениях…
– Действительно, приезд в колонию после двух с половиной лет в СИЗО стал глотком свободы. Открытое пространство, а не несколько метров камеры, деревья не за решеткой, а рядом, можно подойти и сорвать листок.
После практически полной изоляции заново учишься делать многие привычные вещи. Например, самому открывать дверь. В СИЗО это делает инспектор, у тебя руки за спиной. А тут нужно самому ручку дергать.
Больше всего в СИЗО беспокоит отсутствие личного пространства, в основном я сидел в небольших камерах с парой соседей. Когда туалет, кровать и место для приема пищи находятся рядом, вообще вся твоя жизнь крутится 24 часа в сутки исключительно на нескольких квадратных метрах, это напрягает. Но ко всему привыкаешь. Привыкаешь, что душ не когда захочешь, а один раз в неделю или два, как в колонии. Привыкаешь к отсутствию информации, вместо интернета библиотека с пожелтевшими книгами. Но к отсутствию личного пространства психологически привыкнуть тяжелее всего.
– Расскажите о вашем распорядке в колонии. Вы работали или учились там?
– Через два месяца после приезда пошел работать на мебельное производство. Проработал год, потом получилось организовать дистанционное обучение по специальности "экономика и бухгалтерский учет", совмещать работу и учебу было сложно, поэтому ушел с производства.
– Отбывая наказание, сожалели о выходе на акцию в Ростове?
Не хватило опыта и знаний, чтобы противостоять давлению сотрудников Центра по противодействию экстремизму МВД в первые дни после задержания
– Нет. Мы подняли важную тему для Ростова и по закону были абсолютно правы. Мы не совершали ничего противозаконного. Единственное, о чем жалею, – не хватило опыта и знаний, чтобы противостоять давлению сотрудников Центра по противодействию экстремизму МВД в первые дни после задержания. И допрос, и пытки – все это можно было бы изменить, будь я более подкован юридически.
– Общественная наблюдательная комиссия – работающий инструмент надзора или нет?
– За время ареста и срока не раз видел членов ОНК. Но они особо ничего не решают, полноценной правозащитой это сложно назвать.
Ключевая проблема здесь в том, что ОНК утверждается Общественной палатой России, а кандидатуры выдвигаются региональными некоммерческими организациями, многие из которых лишь формально числятся правозащитными и полностью зависят от местных властей. А им лишний шум не нужен. Поэтому подавляющее большинство членов ОНК легко контролировать. Часто в комиссию включают людей из системы – бывших работников ФСИН и МВД. Им человек под погонами ближе, чем арестант.
При этом редко, но все-таки случается, что в ОНК попадают люди, пытающиеся что-то делать, бороться с несправедливостью. Их единственный инструмент для этого – публичность, рассказ обществу через СМИ о конкретных проблемах.
– На днях президент Путин уволил директора Федеральной службы исполнения наказаний генерал-лейтенанта ФСБ Александра Калашникова, заменив его выходцем из системы МВД генерал-полковником Аркадием Гостевым. Предположим, завтра вы становитесь директором ФСИН. Что изменили бы в первую очередь?
– Система должна стать более открытой. Нужно дать возможность большему количеству людей, а не только ОНК, контролировать работу исправительных учреждений.
Реформу надо начать с того, чтобы убрать абсолютную власть начальника колонии
Реформу надо начать с того, чтобы убрать абсолютную власть начальника колонии. Слишком много власти в его руках, такого быть не должно. Она толкает на всевозможные соблазны, поэтому необходим баланс, неподконтрольная ему параллельная и обладающая полномочиями структура.
– В одном из интервью вы сказали, что оказывали правовую помощь другим арестантам. С какими проблемами они сталкиваются?
– По большей части я помогал соседям в СИЗО, но не скажу, что это было регулярно. В основном вопросы касались продления срока содержания под стражей, действий следователя. Изучая собственное дело, стал понимать, какие вещи допустимы, а какие нет, и помогал с этим разобраться другим.
Одна из самых частых проблем – отсутствие элементарных правовых знаний. Когда человек попадает сюда, ему дают адвоката по назначению, которой может быть связан со следователем и прокуратурой. Такой защитник старается лишь максимально облегчить работу следствию, убеждает со всем соглашаться и взять на себя вину. Поэтому, оказавшись в СИЗО, нужно по возможности отказаться от адвоката по назначению, попробовать нанять независимого.
– Вам в колонию писали десятки людей со всего мира. С кем-то продолжаете переписку? Какие письма зацепили больше всего?
– Я не смог добиться нормальной работы почты, регулярно сталкивался с тем, что мои письма не доходят адресатам. Не знаю, целенаправленно или просто из-за безалаберности. Поэтому еще в СИЗО решил сохранить все полученные письма и вынести их с собой. Освобождаясь, нес полторы сумки писем и сейчас пытаюсь отвечать писавшим мне людям, пытаюсь найти их через социальные сети. Тем, кого не найду, отвечу по почте.
Каждое письмо для арестанта, тем более политзаключенного, очень важно. Даже банальные слова "держись, мы знаем, что ты невиновен" очень дороги. Я благодарен тем, кто поддерживал меня и других арестантов. Поверьте, это не пустая трата времени и ваши письма ждут.
– Общение в колонии и СИЗО отличалось?
В СИЗО ты максимально изолирован от мира и других людей, все твое общение – сосед по камере
– В СИЗО ты максимально изолирован от мира и других людей, все твое общение – сосед по камере. У меня завязывались достаточно хорошие отношения с соседями, которые могли меняться, но в какой-то момент у вас просто не остается тем для разговоров. Начинается тягостное молчание. В колонии ситуация обратная, вокруг сотни людей, причем очень разных. И общаясь с ними, уже имея опыт СИЗО, ты анализируешь их поступки и слова.
– Что бы посоветовали ребятам, которые также хотят выразить свою гражданскую позицию, провести какие-то акции? Каких ошибок стоит избегать?
– Надо быть юридически подготовленными. Хотя бы прочтите "политические" статьи Уголовного и Административного кодекса, соответствующие разъяснения на сайтах правозащитных организаций. Если есть возможность, заранее договоритесь с адвокатом, которому доверяете. Дайте его контакты родным, близким друзьям и наоборот. Выходя на акцию, информируйте всех. Есть прекрасное "ОВД-Инфо" (признан в России иноагентом. – Прим. ред.), если речь идет об "административках", сразу же сообщайте туда о действиях полицейских.
Если ты готов, то в самом начале проверки, сбора материалов "политическое" дело еще можно сломать. Важно фиксировать все нарушения, нестыковки, не верить обещаниям и угрозам следователя. И тогда есть шанс с самого начала выйти абсолютно свободным человеком.
***
- Несколько лет подряд осужденные, направляемые в областную туберкулезную больницу №1 УФСИН по Саратовской области, жаловались на пытки и изнасилования. Трудоустроенные санитарами и завхозами заключенные не просто издевались по заданию оперативников из ФСИН и отдела "М" УФСБ над другими осужденными, но и снимали это на камеры. В октябре правозащитный проект Gulagu.net опубликовал архив видеозаписей о происходившем в Саратовской области. На основании этих материалов возбуждено несколько уголовных дел.
- Похожая на саратовскую ОТБ ситуация развивалась в психоневрологическом корпусе тюремной межобластной туберкулезной больницы (МОТБ) №19 Ростова-на-Дону. Здесь осужденных пациентов могли днями держать привязанными к кроватям и без медицинских показаний заставлять принимать психотропные препараты, их подвергали сексуальному насилию и избивали. Об этом открыто рассказали более шестидесяти осужденных, но донское следственное управление СКР неоднократно утверждало, что состав преступления отсутствует. Только после смены областного прокурора и начальника ГУ ФСИН материалам дали ход.
