Жить своей жизнью. Бегство от домашнего насилия на Кавказе

Правозащитная группа "Марем", помогающая женщинам из Чечни и Дагестана бежать от домашнего насилия, – в фильме "Побег" документального проекта "Признаки жизни". ​

В консервативных кавказских семьях считается, что женщине не следует получать образование, искать работу и заводить знакомства и занятия вне семьи. Женщины, которые обращаются за помощью к "Марем", находятся под строгим надзором родственников: мужей, отцов или братьев, они ограничены в передвижении даже в пределах своей улицы. За непослушание им могут грозить побои или "излечение" сеансами экзорцизма у местных религиозных авторитетов.

Правозащитница Светлана Анохина и ее соратники помогают женщинам незаметно покинуть дом, переехать в другие места, найти убежище и наладить самостоятельную жизнь. Бежавших девушек всегда ищут, и российские правоохранительные органы помогают не жертвам, а их преследователям. Поэтому наиболее благоприятный для девушек путь – бегство в страны Евросоюза, но и там они не чувствуют себя в безопасности.

Поэтому героиня фильма просила не показывать ее лицо и изменить голос.

Монолог бежавшей девушки

– Мне каждую ночь снился один и тот же кошмар: что я поехала в гости в Чечню и не могу вернуться обратно сюда. Новые знакомства у меня только с местными. Из России – нет. У меня страх: передадут, узнают. Если слышу русскую речь, убегаю, на тусовки не хожу. Я думаю, что перестану бояться, когда фамилию сменю на документах.

Мой дом был в селе рядом с Грозным. Мама, папа, трое братьев, две сестры. С братом у меня были очень плохие отношения всегда, с детства. Мама твердила, что я должна слушаться его: всегда молчи, делай что он говорит. Если пожалуешься, тебе скажут: это же брат, он имеет право. Ему могла не нравиться температура еды, слишком горячая или слишком холодная, мог избить за это. Не так одеваюсь, юбка узкая или короткая, или цвет платья яркий, или без платка увидел, поздно возвращаюсь. В 14 лет меня мама записала в кружок танцев, осанку держать. Я вошла во вкус, пошла на конкурс, заняла 1-е место. Брат узнал, что я выступала в Грозном где-то в театре, схватил за волосы, потащил в комнату, уложил на пол и избивал по лицу, по позвоночнику очень жестоко. Он может это делать до тех пор, пока кто-нибудь из родных не придет и не остановит его, у него нет знака "стоп".
Потом начался скандал: она не пойдет учиться, она девчонка, ей это не надо, она должна выйти замуж. Мои сестры вышли замуж, одна в 14 лет, другая в 15. Братья кричали, что если пойдет учиться, мы ее убьем. Отец говорил: нет, она пойдет. Мы просто отвоевали это право мне пойти учиться. Я поступила в колледж. Потом был другой скандал: почему я прихожу поздно.

Я решила выйти замуж, думала, это спасение, пусть у меня лучше будет один хозяин, чем сто хозяев. С мужем можно как-то договориться. Это был сын одного чиновника. Мне было 20, ему – 35–36. Оказывается, я ничего об этом человеке не знала, он был не тот, кем я его себе представляла. Он был точно таким же, как мой брат. В день свадьбы после того, как мы вернулись, он сжег мою визитницу со всеми визитками, удалил все контакты в телефоне, оставил только телефон мамы, брата, сестры, отца. Потребовал, чтобы я никогда не ставила код на телефон. Он все читал, все проверял. Даже распечатки какие-то делал каждый месяц – это было невыносимо. Мы просыпались, я провожала его на работу, давала ему завтрак, гладила ему рубашку, встречала его. Он говорил: "Ты должна меня провожать со слезами, встречать меня с улыбкой". Пока он был на работе, у меня были задания от свекрови: почистить, приготовить, убрать, постирать, ковры, накрыть на стол, почистить в саду, листочки собрать, которые опали осенью. Задания, как у Золушки, это все нужно было сделать. Денег мне не давали, работать не разрешали. Когда магазин на моей улице был закрыт, я пошла в тот, что подальше, он об этом узнал, и был скандал.

Учебу я прекратила – мне сказали: все, твоя учеба закончилась, ты теперь замужняя женщина, у тебя в голове должна быть только семья. Я плакала: пустите меня хотя бы просто защитить диплом. Меня не пустили, без диплома осталась. Он хотел детей, но я не хотела. Я тайно в аптеке покупала предохранительные препараты. Я понимала, что моя жизнь катится в никуда, нет свободы, я просто чахну. Я была лучшей студенткой в своей группе, я чувствовала, что тупею, деградирую, я самой себе не нравилась, я сама себя ненавидела. Я, когда все дела по дому сделаю, стол накрыт, сижу жду их возвращения, а сама смотрю в окно, в пустоту и ловлю себя на мысли: куда я иду, к чему я качусь? Понимала, что хуже некуда, но не понимала, как это все изменить. И я просто собрала вещи и ушла домой. Брат приходит домой и говорит: "Не думай, что сейчас продолжишь учиться, работать или еще что-то. На тебе клеймо разведенки. Даже не мечтай".

Это началось, когда пришел к власти Кадыров. Он своим примером показывает, публично унижает, и это молодежь подхватывает, в особенности что касается женщин. Раньше не было такой жестокости, всегда была справедливость по отношению к женщинам, их оберегали, защищали. С приходом к власти Кадырова это изменилось. Он навязывает этот культ жестокости. У нас в театры, в вузы, в администрацию – только в хиджабе, большой платок, чтобы голову закрыло полностью. В библиотеку ты не зайдешь без платка, в университет – строго длинная юбка в пол.

Мы познакомились с одной девочкой, которая училась со мной на курсе. Она вышла замуж и сразу после свадьбы уехала в Питер. Она думала, ей разрешат работать, учиться, отстанут от нее, хотелось свободы, жить своей жизнью. [Но потом] присылает мне фото с синяками, плакала, что он ее избил. Сказала: "Приезжай, мне очень плохо". Я поехала в Санкт-Петербург. А потом меня брат особенно сильно избил, я не могла спать три месяца, слышала какие-то звуки, будто у меня жидкость какая-то в голове, настолько были побои сильные. Он присылал голосовые сообщения: "Я тебя убью. Ты пожалеешь, что родилась на свет". Это не просто фигура речи – это закончилось бы смертью. Потом [родственники] сказали бы, что просто остановилось сердце или случилась эпилепсия.

Я понимала, что мне надо убежать, но было страшно, я не могу. Я позвонила Анохиной, плачу, говорю: "Хочу убежать". Она написала инструкцию: делай то-то, сколько раз такси сменить. Я купила на блошином рынке бэушный телефон, чтобы связываться со Светой. Водитель очень сильно любопытничал, спрашивал: "Куда ты едешь? Почему у тебя глаза заплаканные?" Я говорю: "Я еду к окулисту глаза показать, они слезятся, слезоточивость страшная". Меня начали искать, брат, когда узнал, был за границей, в тот же день все дела бросил, прилетел. Но когда они вышли на Махачкалу, меня уже там не было.

У меня был загранпаспорт, я его сделала. Паспорт не дают девушкам без сопровождения мужчин – должен быть либо муж, либо брат, либо отец. Брата я обманула, сказала, что он мне нужен для поступления, что на факультет иностранных языков не принимают без загранпаспорта. Это была его ошибка, он так пожалел об этом.

У меня была паника, когда я прилетела одна в другую страну, у меня тут никого нет, язык я не знаю. Я вся дрожала, слезы. Я объяснила, что приехала просить убежища. Они сразу отвели меня в миграционную службу. Процесс длился три месяца, наверное, потом дали разрешение. Многие девушки, такие же, как я, они боятся, смирились с такой участью, в душе, может, не принимают, но боятся. Это такой риск, такой отчаянный шаг, я понимаю, насколько это сложно.