Эту статью можно прочитать и на чеченском языке
Депортация чеченцев и ингушей – трагедия, о которой помнят поколениями. 80 лет назад сталинским указом сотни тысяч людей были изгнаны с родных земель: десятки тысяч из них погибли во время ссылки. Операция "Чечевица" – боль вайнахов. С каждым годом все меньше ее свидетелей. В 2014 году фотожурналист Дмитрий Беляков закончил работу над проектом "Испытание", основанным на портретных снимках и монологах жертв репрессии. Редакция Кавказ.Реалии публикует эти важные исторические документы.
По словам Белякова, снимать выселенных он начал в 2011 году во время командировок на Северный Кавказ, автором идеи и одним из продюсером проекта была чеченская активистка Таиса Исаева. Через два года глава организации "Гражданское содействие" Светлана Ганнушкина представила Белякова Юнус-Беку Евкурову, занимавшему в то время пост главы Ингушетии. Правозащитница убедила политика помочь проекту с финансированием – фотограф временно переехал в Ингушетию и менее чем за два месяца снял 60 портретов и записал 57 интервью с оставшимися в живых свидетелями депортации. Некоторым из них было по 100–112 лет.
По прошествии лет Евкуров занял должность заместителя министра обороны РФ, поддержал вторжение России в Украину и принял активное участие в войне, добавляет фотограф: "Тем не менее, несмотря на это, я и сейчас признателен Евкурову за поддержку проекта "Испытание": благодаря тому, что он "услышал" Ганнушкину, нам удалось буквально вскочить на подножку уезжающего поезда – никого из тех, кого я снял в 2013–14, уже нет в живых".
В 2014 году, когда за обвинения в адрес Рамзана Кадырова в безраличии к сохранению исторической памяти в Чечне был арестован правозащитник и историк-энтузиаст Руслан Кутаев, выставка Белякова о депортации открылась в Мемориальном комплексе жертв репрессий в Магасе. Затем "Испытание" показали в Сахаровском центре в Москве, а в 2015 году прошла выставка в Музее ГУЛАГа.
Амин Довтукаев, Чечня, 89 лет. Позирует в кузнице своего дома, построенного на месте сожженного во время депортации
– Так вышло, что у меня отца не было, его заменил мой дед. Когда нас депортировали, он сильно болел, лежал в своей постели, я за ним ухаживал. Когда пришли солдаты, дед депортироваться отказался. Меня заставили уехать. Что стало с дедом, я не знал... Я вернулся домой в 1957-м. Дома не было, да и аула нашего не было. Я увидел только обуглившиеся части дерева, золу и мусор всякий. Весь наш Ушкалой таким был. Стал я копать и нашел – голову дедушки своего родного. И еще кости почерневшие... Думаю, застрелили его и дом сожгли. Я слышал, много аулов тогда сожгли. И людей с ними.
Мухтар Евлоев, Ингушетия, 78 лет
Мухтар Евлоев
– Я помню это мучительное чувство голода, еда снилась. Мечтали только об одном: где найти еду? Я вспоминал, что нам готовила мама дома в Ингушетии… Однажды, это был год 48-й, я пошел в лес за хворостом и вижу, в снегу копошится знакомый мне дедушка. Он мне не был родственник, я знал, что он был одинокий, что у него все умерли от тифа и от голода еще в первую весну ссылки. Я подошел посмотреть: он пытался какие-то корешки из-под снега выкопать – еду он искал. Я предложил ему помощь, но он улыбнулся и сказал, что, может быть, я помогу ему дойти до дома, а то сугробы, идти тяжело... Я пообещал набрать хвороста и вернуться за ним. Когда я пришел обратно, он лежал лицом вниз на снегу. Я его встряхнул за плечо, но он не сказал мне ничего. Я перевернул его и… все понял. Я испугался – мне только 12 лет было. Вместе с отцом и матерью мы его хоронили. Мать нашла два рваных платья, в которые мы его и завернули вместо савана. Отчего он умер? От голода.
Справка о реабилитации колхозника Джабраила Медова, расстрелянного в 1937 году
Айна Акуева, Чечня, 91 год
Айна Акуева
– За моим отцом приходили несколько раз. Мать пряталась в погребе, а я солдатам говорила, что родители уехали на работы. Я помню, как они поступили, когда сами отца нашли: ударили прикладом по затылку, повалили на землю, били ногами… Потом весь день держали нас на земле под дождем.
Я помню эти ужасные, грязные, вонючие вагоны для скота, в которых ничего… ничего не было… как мы ехали в них… было холодно, изо всех щелей дуло, мы все время голодали… Нашей семье ничего не разрешили взять с собой – ни одежды, ни еды. Наверное, разозлились за то, что мы прятали отца… В Павлодаре целый день просидели на вокзале, не было для нас ни в каком колхозе места – потом уже какие-то казахи за нами приехали... Мы несколько лет скитались по разным домам, нам нигде не были рады, везде мы были нежданными и нежеланными… Им про нас рассказали специально, что мы людоеды, что, мол, детей мы едим. Вот они от нас и шарахались, как от людоедов.
Бауди Джантаев, Чечня, 88 лет
– Я из моего села всех позже из ссылки вернулся – в тюрьме потому что сидел девять лет. Восемь мне дали за гвоздодер, и еще год вышло совсем ни за что. Я был кузнецом в казахском колхозе. Однажды с работы иду, смотрю – посреди улицы гвоздодер лежит. Ну, я подобрал. Он гнутый был, я его поправил, он у меня лежал потом в кузнице год, наверное. Когда меня на допрос в милицию вызвали, я сразу пошел. Мне говорят: "Так, мол, и так, у тебя, Джантаев, имеется такой-то гвоздодер, мы знаем". А я говорю: "Да, мол, имеется". Ну, они заулыбались, а потом говорят, что я этим гвоздодером взломал замок продуктового ларька прошлой весной и сделал кражу продуктов. А я не крал никаких продуктов! Но раз гвоздодер у меня, то мне и дали восемь лет…
Сидел я аж в Монголии. Выслали меня для работ на рудник. Что там за руда была, я и не спрашивал. Меня потом предупреждали, что это место секретное какое-то и после срока домой не отпустили. Сначала в Иркутске держали в тюрьме, потом еще в Новосибирске. Разница была такая, что, как отсидевшего, меня расконвоировали, и кормежка вольная была. И все равно они год не могли со мной определиться: я же бывший спецпереселенец.
Фатима Ужахова, Ингушетия, 84 года
– Нас в 1944 году выселили в Алма-Ату. Мать за административное нарушение – помогала родственнице с переездом и покинула без разрешения коменданта свой населенный пункт – посадили на пять лет. А я тогда в 9-м классе была. Одна… вот наревелась-то. Сидела мать в знаменитом жутком АЛЖИРе (Акмолинский лагерь жен изменников родины)…
Макашарип Оздоев (Чумакошвили), Ингушетия, 95 лет
– Я воевал в составе стрелковой дивизии НКВД здесь, на Кавказе, а потом уже шел дальше. В Берлине был, Рейхстаг видал… Зачем фамилию на войне менял? Чтобы дальше воевать, фашиста бить вместе с моими однополчанами! Как я мог без них – домой? Так что был я Оздоевым, а стал Чумакошвили. Был я ингушом, стал "грузином из Телави". Национальность сменил, место рождения тоже. Так и жил, как грузин. Нашу семью здесь не очень любили; сами понимаете: грузин, да еще из НКВД. Поэтому я в обратную все менял – и паспорт, и фамилию, и соседям все рассказал… А форму мою – ну, ту, которая синяя фуражка с малиновым околышем да темно-синие галифе – сын сжег к черту.
Хумид Габаев, Чечня, 85 лет
– Мой отец умер в Казахстане. Все, о чем он мечтал, — это лежать в родной земле. Он с меня такое обещание не брал, но я сам так сделал (многие это делали в Чечне). Я пошел к нашему мулле, поговорил, он был против, но вместе с соседями я вернулся в Казахстан, разыскал могилу отца и откопал его кости. Мои соседи женщину выкопали – мать, значит, свою. Мы положили кости: я – в большой ящик, они – в чемодан. Добрались через Москву в Чечню. И здесь все заново: омыли останки, завернули в саван и похоронили, как положено, на родовом кладбище в Вашиндарое. Притеснять меня за это никто не посмел. Говорят, за такое могли десять лет дать, но обошлось – справку о смерти я в Чечне не брал.
Якуб Медов, Ингушетия, 77 лет. Позирует со справкой о реабилитации отца Джабраила Медова. Его расстреляли в 1937 году
– Когда нас везли в Казахстан, самым страшным неудобством были не вши и не отсутствие приличной кормежки, а отсутствие человеческих туалетов. Их не было вовсе. Практически в каждом вагоне сами пробивали дыру – ножами, топорами. Потом занавешивали это… коврами, одеялами… Но женщины – они не могли там при всех это делать. Это для нас позор, стыдно это…
Девчонка, совсем молодая, умерла в вагоне от того, что она себя слишком сильно сдерживала, а мочевой пузырь у нее просто разорвался. Еще был случай: парень один на станции выбежал по нужде, а обратно не успел заскочить, поезд уже тронулся, и его на ходу конвоир застрелил. Просто застрелил, как за попытку к бегству, и все! Это чтобы не останавливать состав. Были случаи, гибли люди, которые в туалет бегали под вагон: они не успевали вылезти из-под колес.
Сану Мамоева, Чечня, 89 лет. Позирует с самодельным чемоданом, с которым она вернулась из ссылки и тюрьмы
– Мы сидели на белхи (вечеринке. – Прим.), было весело, пели частушки. Вместо барабанов были у нас чемоданы: так по крышкам и стучали, а наутро кто-то настучал… в НКВД.
Была там одна песенка: смысл такой, что "Сталин, чтоб ты в ящике лежал…" Мне обидно было: я ведь даже не пела, стеснялась, а на суде мне сказали: "Вы приговариваетесь к восьми годам тюремного заключения". Я растерялась. Меня судья переспросил: "Вам понятен приговор?" Я молчу. Судья попросил переводчика, чтобы перевели мне на чеченский. Переводчик-то меня и спросил: "Тебе дали восемь лет, ты довольна?" Я заплакала и сказала, что очень даже довольна: я же боялась – могли 25 лет дать!
Меня потом замуж не брал никто – зэчка как-никак. Выбрал меня такой же, как и я, сиделец. Потом я добилась от прокуратуры Казахстана справки о реабилитации и о признании меня жертвой политических репрессий, но никто никогда и нигде передо мной не извинился, а для меня это очень важно.
Я бы простила, но не хотят, наверное, меня простить за что-то. А я даже не знаю, в чем виновата.
Абу Ахьядов, Чечня, 112 лет. Пережил Первую мировую войну, коллективизацию, Вторую мировую войну, депортацию, 13 лет ссылки и две войны в Чечне
– Мне, конечно, обидно, что нас выслали, потом пришлось свой дом заново строить, потом восстанавливать, когда тут бомбили нас – война же была. Еще солдаты русские, которые тут были, безобразничали. Они мою медаль украли, когда "зачистку" делали. Я ветеран труда, и меня наградили медалью к моему столетнему юбилею, а они удостоверение оставили, а медаль как сувенир забрали. Мне это очень обидно.
Алаудин Шадиев, Ингушетия, 94 года
– Попал я служить в НКВД. А там меня в управление ГУЛАГа откомандировали. Меня не депортировали, но служил я на самой китайско-казахской границе. В Карлаг, Степлаг ездил: Кенгир, Крестовский, Майкудук… все такие места…
Поначалу служил я в качестве старшего инспектора по безнадзорности детей. Однажды меня направили в командировку за 30 километров от нашего управления к югу, где был приемник для детей ссыльных чеченцев и ингушей, матери которых умерли.
Прибыл я, смотрю: особняк стоит закрытый. Я был в форме, как и положено. Воспитатель ихний меня увидал – убежал… Ко мне подошла девушка ингушка, и мы стали разговаривать. Она сказала: "Я ингушка из Галашки. Вот, посмотрите, дяденька, тут дети, еды нету никакой. За нами никто не смотрит, мы сами бегаем в поля, просим еды у местных, так кормим вот этих маленьких…" Я обошел кругом и увидел: лежат – под карагачами на соломе в два ряда дети! Малыши… На соломе лежат, на тряпках, руки тянут вверх, а руки эти – бело-синие. И вроде помощи просят… Я увидел: гибнут дети.
Однажды направили меня с инспекцией в один лагерь. Я приехал, начал осматривать территорию, а там – ужас. Антисанитария, голод... В бараках на кроватях все изголовья в крови – это из-за клопов. За бараками – отхожие места, а подойти к ним невозможно: все залито, загажено нечистотами. И вот я вижу – ползает на карачках посреди этих нечистот человек. В руке у него котелок, и он собирает с земли… ну, вот это самое и в котелок бросает: он поесть там искал, если вдруг непереваренные зерна или что-то… Я всмотрелся и понял, что он из вайнахов. Окликнул его, он мне по-нашему ответил. Я ничем ему не помог. Когда я вновь вернулся в этот лагерь, этого человека уже не было: он сгнил!
***
В указе о ликвидации Чечено-Ингушской АССР от 7 марта 1944 года отмечалось, что причиной насильственной депортации (операции под кодовым названием "Чечевица") стало то, "что в период Отечественной войны, особенно во время действий немецко-фашистских войск на Кавказе, многие чеченцы и ингуши изменили Родине, переходили на сторону фашистских оккупантов…"
60 лет спустя после начала депортации в 2004 году Европарламент принял резолюцию, где депортация чеченцев была признана актом геноцида.
18 октября 2022 года Верховная рада Украины приняла постановление о признании Чечни временно оккупированной Россией территорией, а также осудила "геноцид чеченского народа".
В 2024 году прокуратура Дагестана предупредила чеченцев о недопустимости несанкционированных акций, в том числе митингов и пикетов. Это связано с обрядами поминовения, которые пройдут в Новолакском районе 23 февраля: в этот день исполнится 80 лет с начала сталинской депортации чеченцев и ингушей.