Журналиста дагестанской газеты "Черновик" Абдулмумина Гаджиева приговорили к 17 годам строгого режима по обвинению в финансировании терроризма, участии в террористической и экстремистской группировке. Редакция Кавказ.Реалии поговорила с его женой Даной Сакиевой.
Редактора отдела религии дагестанской газеты "Черновик" Гаджиева арестовали в 2019 году из-за двух интервью, которые следователи посчитали рекламой сбора денег на боевиков в Сирии, а также 16 тысяч рублей, которые журналист якобы отослал участникам ИГИЛ через благотворительные фонды "Ансар", "Мухаджирун" и "Амана". Вместе с Гаджиевым на скамье подсудимых оказались программист Кемал Тамбиев и руководитель "Ансара" Абубакар Ризванов. Они получили 17,5 и 18 лет строгого режима соответственно.
Абдулмумин Гаджиев
Следствие и суд длились более четырех лет. Во время прений журналист Гаджиев сказал, что дело было "безобразно сфабриковано". Его адвокат Арсен Шабанов заявлял, что суду не было представлено ни единого доказательства вины Гаджиева, в частности, версию обвинения подтвердили только засекреченные свидетели, которые не смогли ответить на дополнительные вопросы в суде.
Несколько свидетелей отказались от показаний. Например, Альбина Мураткова заявила, что в суде зачитали не те показания, которые она давала следователю. Один из свидетелей рассказал в суде об угрозах силовиков. Три лингвистические экспертизы не нашли в статьях Гаджиева признаков одобрения терроризма, но обнаружили лишь пропаганду "интеллектуального и духовного развития жителей Дагестана, мусульманского образа жизни, развития образования как социального института".
Корреспондент Кавказ.Реалии обсудил с Даной Сакиевой, женой Абдулмумина Гаджиева, как менялись ожидания семьи журналиста от процесса и что она думает о приговоре после опровергнутых в суде обвинений.
– Абдулмумин – отец четырех детей. Что они думают о приговоре? Как переживают долгую разлуку с отцом?
– Дети подросли за это время – мы это поняли уже постфактум, смотря на те фото и видео, которые делали после задержания Абдулмумина в 2019 году. Тогда мы воспринимали детей как взрослых, особенно старших. Сейчас спустя время понимаешь: какие они были взрослые? Им было 11 и 10 лет, но они уже тогда записывали серьезные видео, чтобы какое-то внимание привлечь к делу отца. Постоянно задавали вопросы: "Почему? Как? Что дальше? Какие прогнозы?" После первых заседаний дети каждый раз ждали, что я вернусь из суда с папой.
Они всегда очень участвовали [в происходящем] и сейчас участвуют. На оглашение приговора в Ростов поехал старший сын, потому что я работала и металась между пациентами. Он меня держал в курсе.
Сейчас считаю, сколько лет будет нашим детям, когда выйдет папа, – 28, 27, 22, 19
Второй сын учится в высокогорном селе, в пансионате. Мы выходим с ним на связь по воскресеньям. Наверное, ему кто-то все-таки передал новости – я думаю, пока он сам переживает эту информацию.
Третий сын – школьник. Бывают моменты, когда ему очень не хватает отца: потренироваться, показать какие-то приемчики в борьбе. Муж любил с ними заниматься: и образованием, и спортом. Мне драки детей тяжело даются.
Вчера о приговоре сказала девятилетнему сыну. Проглотил, молчал полчаса. Не ожидал, что бывает так много. Младший навеселе, ему всего пять лет. Мы ему ничего не говорили, для него эти цифры ничего не значат. Но папу он очень хорошо знает. Из СИЗО можно звонить родным – муж использует все возможности, чтобы общаться с детьми.
Дети Абдулмумина Гаджиева
Мне кажется, что наши дети, даже младшие, папу ощущают и знают больше, чем во многих других семьях, где отцы дома. В обиходе мы постоянно вспоминаем о нем: "Папу давай послушаем?", "Папе, может, письмо написать?". Он очень участливый отец, всегда таким был.
В своем последнем слове Абдулмумин сказал, что долго ждал, когда дети повзрослеют. И вот этот момент подошел, а он в тюрьме. Сейчас считаю, сколько лет будет нашим детям, когда выйдет папа – 28, 27, 22, 19. Надеемся, конечно, он выйдет гораздо раньше.
– Вы сами что чувствуете после вынесения такого приговора – 17 лет строго режима? Ожидали ли вы такой срок?
– Большинство дел с политической подоплекой или по громким статьям о терроризме подразумевают невероятные сроки. При том, что обвинительная база ничего собой не представляет.
За что можно дать такой огромный срок? Что человек должен сделать? Какое-то массовое убийство?
Как раз реальные вещи по типу убийств, изнасилований обычно лаконично заканчиваются какими-то 5–6 годами. Как раз вчера девочки моей подруги зашли поддержать, и в разговоре всплыло: у одной убили брата. Она сказала: "Еле поймали [виновного], и там кое-как за уши притянули четыре года". То есть человека убил – и получил четыре года.
А тут 17 лет. Я такой срок не ожидала: двузначный, огромный. Даже на ум не приходит, за что можно дать такой огромный срок. Что человек должен сделать? Какое-то массовое убийство?
– Все четыре года в СИЗО обвинение, казалось, разваливалось: судья Роман Сапрунов посмеивался над гособвинителем и грозил ему за затягивание процесса, ни одна из трех экспертиз не доказала версию следствия, а свидетели отказывались от своих показаний. Почему, по вашему мнению, суд все равно приговорил его к такому сроку?
– Можно объяснить только одним: статья [о финансировании терроризма] сама по себе формирует обвинительный приговор.
Встречные вопросы возникают сразу. Зачем тогда столько лет тянулся этот процесс? Зачем каждый день на это деньги из бюджета тратить, проводить заседания, эти экспертизы проводить, этих свидетелей приглашать? Прокурор каждый раз в Ростов за 900 километров едет. Какая-то искусственная волокита создается – зачем?
Это искусственная работа всей системы, а по сути ничего не происходит, ничего не рассматривается, никакое мнение не учитывается. На мой взгляд, вообще все подневольные.
Не знаю, с чем это было связано, но в нашем деле постоянно менялись судьи. Сначала, когда рассматривали в Дагестане, где многие друг друга знают, один судья через знакомых захотел помочь. Перезвонил через полчаса-час: "Вы знаете, в этой ситуации я пас. Я вообще ничего не могу сделать. Я вам сочувствую, но это просто не та ситуация".
Читайте также "Кучка бандитов и аферистов изображает борьбу с преступностью". Интервью дагестанского журналиста из СИЗОС другим судьей было еще интереснее. Как говорил наш адвокат, его раньше характеризовали как справедливого в делах. Тогда Абдулмумин специально подготовил речь – они у него всегда адресными были. Он сказал судье: "Если правда все, что о вас говорят, вы должны попасть в историю и вынести справедливое решение вместо нужного". Судья послушал это, как и все судьи, пытаясь держать каменное лицо.
Позже нашему адвокату нужно было зайти за бумагами в его кабинет. Уже в коридоре он рассказал нам, что судья сидел за столом и держался за голову. Адвокат даже, говорит, ничего не спрашивал, только попросил бумаги – но тот сам начал обсуждать с ним дело, спросил: "Как мне быть? Я ничего не могу сделать! Уйти, что ли, с этой работы". Кстати, он правда ушел.
Это и есть ответ на вопрос, почему такой срок. Просто потому что никто не может, видимо, пойти против этой системы.
Кемал Тамбиев, Абдулмумин Гаджиев, Абубакар Ризванов. 30 сентября 2021 года
– Как за эти четыре года ареста изменились ваши ожидания относительно возможного исхода дела? Могли ли вы представить такой вердикт, когда в ваш дом впервые пришли силовики в 2019 году?
– Обыск в 2019 году был крайне неожиданным для меня – мой мир полностью перевернулся. Хотя такие сфальсифицированные дела уже были и в Махачкале в частности, и во всей России в целом. Некоторые из знакомых боялись, что это коснется их самих, – но только не я. Мой мозг такую информацию никак не воспринимал.
Я до этой ситуации жила в каком-то своем мирке: быт, семья, работа, все хорошо. Меня спрашивали: может, кто-то за вами следил, – я не знала, а для чего за нами следить? Мы буквально накануне ареста ходили на прогулку с четырьмя детьми – обычная семья, добропорядочные люди. Думала, чего мне опасаться?
Неделю после задержания я была в огромнейшей прострации. Я думала, наступил конец. Апокалипсис.
Я ходила по всем знакомым и даже незнакомым людям, которые понимали юридические тонкости, спрашивала их, что бывает, что должно произойти, потому что хотелось определенности – чтобы тебе хоть кто-то сказал, чего ждать.
Они говорили: "Не больше месяца". Проходил месяц, арест продлевали на два. "Больше полугода это не продлится. Там нет доказательной базы, не на что опираться". Прошел год. Ко мне пришло осознание, что никто ничего не знает. Я перестала спрашивать.
Абдулмумин не сделал ничего – как можно измерить его наказание?
Я не хотела уже слушать прогнозы, потому что они были абсолютно разные и ничего не несли за собой. За эти годы по нескольку раз в день мне самой задавали один вопрос в разных интерпретациях: когда это закончится? Невозможно ответить. Когда человек убил, своровал, есть понятный диапазон наказаний. Абдулмумин не сделал ничего – как можно измерить его наказание?
Перед оглашением я говорила, что не надеюсь на оправдательный приговор. Потому что нет по этой статье оправдательных приговоров, ноль целых и еще несколько нулей после запятой. Как можно было верить? Это просто какой-то нонсенс, исключение – лучше настроиться на плохое, и пусть будет лучше. Но в голове не было двузначного числа, мой мозг считал, что он уже четыре года и несколько месяцев отсидел – значит, скоро выйдет.
Хотя если бы мне сказали четыре года года назад, что в моей голове будут уже такие мысли, я бы никогда не поверила. Нет, тогда бы повторяла только: "А что он сделал? Как вообще может быть приговор?" Со временем это прошло и мы поняли, что нужно просто выбраться из этой воронки.
– Кто сейчас помогает вам и детям? Ощущаете ли вы поддержку от людей вокруг?
– Сейчас, после приговора – пик такой поддержки. Сколько людей пишет, мы уже вторые сутки плачем. Люди восприняли ситуацию с мужем очень близко к сердцу.
В момент задержания в 2019 году тоже был такой неожиданный всплеск, сопереживания от людей. Было много разных случаев, когда мы выходили на улицу с детьми и нас узнавали. При этом мы не были какой-то известной семьей.
Однажды таксист не брал с нас денег, хотя было понятно, что у самого небольшая выручка, – и более того, он достал из бардачка полный кулак 10-рублевых монет и пытался положить детям в карман. Известный в городе врач написал мне и спросил, какую часть финансовой помощи он может взять на себя.
Сам Абдулмумин был известным человеком, но, конечно, не таким, как сейчас: он вел свою колонку в "Черновике" и у него был свой круг читателей. Его многие знали еще до ареста, но тех, которые стал симпатизировать ему по ходу дела, конечно, гораздо больше.
Вот таким образом в детях появилось это понимание: "Папа – герой". И на самом деле для них это так и есть. Он звонит, активно участвует в их воспитании. И я стараюсь, чтобы дети всегда чувствовали его сопричастность.
– Что вы собираетесь делать дальше?
– Бороться до конца. Абдулмумин не тот человек, который может сдаться.
Дело в том, что наше дело не просто сфабриковано. Сфабрикованных дел много по стране. Наше сфабриковано особенно безобразно. В нем и доказательств-то сфабрикованных нет.
Мы пока до конца не поняли, но, судя по всему, у одного из судей в коллегии было "особое мнение". Возможно, он хотел убрать статью по организации финансирования, которая самая тяжелая, с наказанием от 15 лет. Запросили вот это "особое мнение." Не знаю, как там дальше сложится.
Я верю, что Абдулмумин будет на воле гораздо раньше, чем нам кажется
Всем очень интересно получить мотивировочную часть решения суда. Узнать, к чему апеллировал судья, когда выносил приговор с таким сроком. Когда это произойдет, можно будет смотреть детально, что дальше.
Если говорить обо мне, на данный момент я думаю: если эти судьи дают такой срок, с первых дней понимая, что дело ни о чем, то почему другие судьи могут дать другой срок? Они имеют какую-то другую волю? У них есть возможность кого-то не слушать?
В любом случае, мы не сдадимся. Я верю, что Абдулмумин будет на воле гораздо раньше, чем нам кажется.
- Правозащитный центр "Мемориал" объявил Гаджиева политическим заключенным, а международная правозащитная организация Amnesty International признала его узником совести. Освободить Гаджиева требуют также "Репортеры без границ" и международный Комитет по защите журналистов.
- Коллеги и родственники Гаджиева еженедельно проводили в Махачкале одиночные пикеты с требованием прекратить уголовное преследование журналиста и освободить его. Акции длились более четырех лет.
- Ранее Абдулмумин Гаджиев опубликовал из СИЗО рассказ своего сокамерника Мирзали Мирзалиева о пытках, которым его подвергали сотрудники дербентского Центра по противодействию экстремизму. По факту этой публикации уполномоченный по правам человека в Дагестане Джамал Алиев направил в управление Следственного комитета по республике запрос о проведении проверки.