Шок, сомнение и молчание. Россияне и война в Украине

Что россияне чувствуют и думают о войне в Украине? Для того чтобы выяснить это, эксперты и волонтеры независимой исследовательской группы "Лаборатория публичной социологии" провели 213 социологических интервью с россиянами в период с февраля по июнь 2022 года, пишет Радио Свобода. В отличие от множества уже опубликованных данных о восприятии войны россиянами, это социологическое исследование не количественное, а качественное – собеседники социологов подробно отвечают на вопросы. И пусть исследование не получилось сделать репрезентативным, собранные данные существенно корректируют распространенные представления о живущих "как ни в чем не бывало" россиянах, чья страна ведет в это время агрессивную войну в Украине.

Известно, что на протяжении всего времени так называемой "специальной военной операции" провластные и независимые опросные кампании получали с разными цифрами, но все-таки один и тот же результат: данные количественных вопросов свидетельствовали о подавляющей поддержке действий России в Украине среди населения России. Эксперты Лаборатории публичной социологии исходили из того, что количественные опросы могут не отражать настоящей картины из-за большого количества отказывающихся отвечать и большой вероятности конформистских ответов о поддержке действий властей под давлением личных страхов респондентов – прежде всего, страха возможного преследования за критическое отношение к "спецоперации".

Количественные исследования не дают представления о том, почему россияне ведут себя тем или иным образом. Почему россияне молчат? Неужели они одобряют убийства украинских граждан, ведущиеся от их имени? Почему часть россиян поддерживают военные действия? Есть ли в России недовольные войной? Пытаются ли они бороться с войной и как?

24 февраля 2022 года. Екатеринбург. Россия

Сотрудники и волонтеры Лаборатории публичной социологии опасались за собственную безопасность в связи с публикацией исследования в условиях репрессивного российского законодательства. Также они приложили дополнительные усилия для сохранения абсолютной анонимности тех, кто согласился на интервью: "Мы не знаем настоящих имен и фамилий большинства своих информантов. Известные нам имена и фамилии информантов не зафиксированы ни на записях, ни в транскриптах. Из транскриптов убрана любая информация, которая позволила бы установить личность человека", – сказано в предисловии к отчету.

Но даже при этом было крайне сложно найти собеседников: "Идея этого исследования родилась через несколько дней после начала войны. Еще через несколько дней в стране появилась военная цензура и жестокие наказания за антивоенные высказывания. Находить людей, готовых в течение часа разговаривать с незнакомыми исследователями, оказалось не так-то просто. Поэтому мы приняли решение не использовать строгих критериев отбора информантов – мы говорили со всеми, до кого могли дотянуться. Из 213 интервью в нашей базе данных 134 интервью с противниками войны, 49 интервью со сторонниками войны и 30 интервью с сомневающимися".

Дотянуться до людей разных взглядов удавалось через социальные сети, через общих знакомых, на публичных акциях (противники войны), также порой соглашались люди, принимавшие участие в прежних исследованиях по другим темам.

Неохотно доверяли незнакомцам сторонники войны, еще меньше доверяли те, кто не относит себя ни к противникам, ни к сторонникам: "Многие, не будучи противниками войны, боялись давать анонимные интервью исследователям, ведомые соображениями “а мало ли что”". Отказов было больше всего именно от тех, кого в исследовании называли “сомневающимися".

По опыту авторов исследования, противники войны оказались самыми готовыми с коммуникации потому, что и сами исследователи открыто говорят о собственной антивоенной позиции: "Проект реализован на волонтерских началах, у него нет заказчиков и финансирования. Все мы – люди с разными, но антивоенными взглядами, и мы движимы профессиональным долгом и желанием понять исторические трансформации нашего общества, происходящие на наших глазах. Как профессиональные социальные ученые и приверженцы качественной социологии, мы осознаем, что это исследование не является политически и ценностно нейтральным. Мы не являемся отстраненными наблюдателями, но участниками, которые переживают и анализируют происходящее, как и наши информанты".

Российский солдат патрулирует на улице Мариуполя. Апрель 2022 года

Авторы исследования признают, что о восприятии войны россиянами известно уже немало, в частности, из многочисленных журналистских материалов, документальных фильмов. Этот объем информации уже показал, что делить людей только на смелых противников и "зомбированных" сторонников войны – неверно. "Нам не хватает систематического анализа качественных данных о восприятии россиянами войны, который мог бы выйти за пределы количественного распределения поддержки/критики войны среди населения и подтвердить, скорректировать и дополнить важные наблюдения, сделанные журналистами-исследователями", – пишут авторы отчета.

Из-за всех этих сложностей выборка получилась нерепрезентативной по отношению к населению России, в ней "сверхпредставлены" люди с высшим образованием, а также жители Москвы и Санкт-Петербурга: "Это означает, что на основании наших данных нельзя сказать, как относятся к войне "большинство" и "меньшинство" россиян, но можно качественно описывать существующие в обществе типы отношения к войне. Часто повторяющиеся способы осмыслять и оценивать событие войны и ход военных действий позволяют нам строить гипотезы о закономерностях в осмыслении войны разными группами людей, несмотря на нерепрезентативность выборки".

При всех методологических изъянах, исследование охватило 25 городов России от Карелии до Краснодарского края, от Псковской до Сахалинской областей. Однако среди опрошенных не было участников боевых действий или их родственников, а также, например, верующих РПЦ: "Это значительная часть граждан России, использующих, судя по всему, специфические способы оправдания/критики войны, связанные с представлением о богоизбранности русского народа и борьбе с мировым злом. Однако и среди верующих проявляется серьезный раскол", – отмечают социологи. И они считают, что интервью, взятым в условиях военной цензуры, можно доверять, прежде всего, потому что собеседники шли на беседу абсолютно добровольно.

Еще один важный отправной момент, который принимает команда Лаборатории публичной социологии, опираясь на предыдущие количественные и качественные исследования по теме, – это то, что "партии" убежденных сторонников и противников войны невелики и представляют лишь крайние точки спектра отношения к ситуации. Наибольшая доля – где-то посередине: эти люди формулируют собственное отношение к происходящему с оговорками, по некоторым позициям согласны с властями, по другим – нет, за счет этого приближаясь в чем-то к "партии войны", в чем-то к "пацифистам". Такие люди с большой вероятностью в количественных опросах либо отказываются отвечать, либо конформистски заявляют о поддержке.

"В аналитических целях всех наших собеседников мы разделили на три группы: сторонники войны, противники войны и сомневающиеся. В реальности восприятие войны представляет собой континуум: от убежденных противников до убежденных сторонников с большинством где-то посередине", – объясняет Лаборатория публичной социологии.

Сторонники – смогли удивить

Не является неожиданностью, что сторонники "спецоперации" считают ее неизбежной и оправданной мерой, а Россию не виноватой в том, что война началась. По их мнению, во всем виноваты Запад и сама Украина, поэтому, как отмечают авторы исследования, "сторонники чаще других используют геополитический язык для объяснения войны: ее причины они видят в борьбе России с Западом за сферы влияния, в агрессивной экспансии НАТО на Восток, к границам России, в стремлении Америки доминировать в мире". Слова "нацизм", "неонацизм" и "фашизм" они используют не буквально как термины, а для "риторического усиления аргументации" – как синонимы абсолютного зла и "антирусскости". "Даже те сторонники, которые говорят о себе как о противниках любых войн, не считают возможным критиковать действия “своей страны” до окончания текущих боевых действий", – отметили социологи.

Сторонники войны, если и испытали негативные эмоции от начала "спецоперации", то пережили их быстрее, чем противники и сомневающиеся. Некоторые испытали, по их словам, радость, облегчение или надежду, потому что пребывали в состоянии затянувшегося ожидания разрешения давнего конфликта. Но многие испытали шок, удивление, гнев и только со временем утвердились в собственной позиции о причинах, целях и последствиях "спецоперации".

Сторонники "спецоперации", как правило, утверждают, что они не доверяют СМИ: "Они считают, что объективных новостей не существует, потому что медиа всегда искажают информацию в чьих-то интересах". Но все-таки не отказывают в большей объективности российским СМИ, хотя заявляют, что склонны доверять закрытым каналам и группам в социальных сетях, потому что они дают им ощущение доступа к инсайдерской информации. Именно это обстоятельство – декларируемое недоверие официальным СМИ даже среди ярых сторонников "спецоперации" – стало самым неожиданным для одного из авторов исследования Максима Алюкова:

– Я сам занимаюсь исследованиями коммуникации, поэтому мне в первую очередь бросились в глаза моменты, которые связаны со СМИ. Очень мало людей говорят, что они доверяют российской пропаганде. Конечно, сторонники режима, которых мы зачастую представляем как главных объектов пропаганды, часто оперируют аргументами из государственного телевидения или какими-то кремлевскими нарративами. Но интервью показывают, что нет какого-то слепого доверия. Наоборот, есть недоверие к информации: этому нельзя доверять, этому тоже, ничему вообще нельзя. Эти люди не просто пропаганду потребляют и верят ей, тут работают другие механизмы. Например, может быть, более важно то, что пропаганда ставит под сомнение альтернативную информацию, а не дает неправильные факты.

–​ Пропаганда ставит целью дискредитировать любые средства информации. Из приведенных в отчете интервью возникает картина, что сторонники "спецоперации" сами не отдают себе отчет в том, что они, на самом деле, под влиянием пропаганды, а абсолютно уверены, что это их собственные выводы и точки зрения. Но если принять во внимание, что очень многие из них пропаганде не доверяют, то, может быть, какое-то количество россиян задолго до российской пропагандистской атаки на Украину и войны были негативно настроены по отношению к этому государству, его властям и жителям, а теперь они получили то, что соответствовало их собственным взглядам?

– Мне кажется, что у большинства не было изначального плохого отношения к Украине. Все цитаты хорошо показывают сложную комбинацию личных психологических факторов, мотиваций и аргументов. Хорошо виден стык пропагандистских нарративов – что люди заимствуют, как они заимствуют – и личного опыта. Пропаганда апеллирует к каким-то их собственным эмоциям и переживаниям. Например, мы видим, что все поголовно, даже сторонники, говорят: "Мы не хотели этой войны". Хотя многие сторонники считают ее неизбежной. Это, в принципе, совпадает с данными количественных опросов. Данные за декабрь 2021 года, например, показывают, что только 8–9% процентов россиян были согласны, чтобы Россия отправила оружие или войска в ЛДНР даже просто для тренировки войск ЛДНР, не говоря уж о поддержке какого-то вторжения в Украину.

Но потом человек оказывается в ситуации войны, он не может эту ситуацию изменить, и этот дискомфорт толкает его к тому, чтобы он позаимствовал нарративы государства, которые объясняют, что все произошло так, как надо. Но заимствует их человек потому, что он оказался в этой странной и противоречивой ситуации, когда случилось то, чего он не хотел. С другой стороны, он живет в авторитарной стране, где повлиять на принятие решений он никак не может. Не имея возможности устранить источник этих негативных эмоций, человек начинает нанизывать пропагандистские аргументы на свои страхи и переживания. Здесь сложно однозначно поставить акцент на одном или на другом и сказать, что эти люди либо "зомбированы", либо сами по себе так думают. Видно взаимодействие страхов, психологических мотивов и провоенных аргументов из государственных медиа, – объясняет Максим Алюков.

Президент РФ Путин на "прямой линии" с гражданами России

Сторонники войны воспринимают пропаганду как приемлемый инструмент политической агитации и часто критикуют российскую информационную политику за то, что она проигрывает западной. "Важно, что вопреки стереотипам для многих сторонников пропаганда выполняет функцию не убеждения, а подтверждения: она дает набор аргументов для того, чтобы подкрепить уже существующие предпочтения и отразить аргументы противников", – установило исследование. Сторонники войны чаще других утверждают, что способны отличить правду от пропаганды и верифицировать информацию, которую черпают из разных источников.

Сторонники войны считают, что главное их отличие от ее противников – это патриотизм. Они часто приравнивают поддержку "спецоперации" к поддержке России, а ее критику – к предательству. Антивоенная позиция в глазах сторонников войны – это удел людей, которые не разбираются в проблеме, не задумываются об угрозах для страны и подвержены эмоциям. Именно сторонники войны чаще сомневающихся и противников в первые месяцы войны разрывали отношения с людьми противоположных взглядов.

Большинство сторонников войны прогнозируют ухудшение своего финансового положения и экономической ситуации в стране в целом. "Однако, несмотря на это, их взгляд на будущее экономики России – оптимистичный. Во-первых, они считают, что в прошлом (в 1990-е, после введения санкций в 2014-м) они уже переживали подобное, а значит, справятся и сейчас. Во-вторых, они полагают, что санкции могут дать толчок для развития независимой экономики в России". Также сторонники готовы терпеть лишения ради "высших идеалов", но при этом боятся появления дотационных регионов, особенно в случае проигрыша России.

Сторонники "спецоперации" обычно или отрицают большое количество погибших ("этого не может быть"), или заявляют, что жертвы неизбежны на любой войне. Их жалость вызывают, прежде всего, жители так называемых "ЛНР" и "ДНР", российские солдаты, но последних, как правило, не причисляют к жертвам, ведь те "выполняют свой долг". Многие сторонники отказываются верить в то, что российские военные могут причинить мирным жителям какой-то вред, даже если они получат соответствующий приказ.

Сторонники войны осуждают антивоенные протесты, хотя многие из них и признают, что несогласные с политикой государства люди должны иметь право на выражение своего мнения. Они считают, что протестующие – это, в первую очередь, те, кто не смог разобраться в ситуации в силу своей эмоциональности и наивности и/или был введен в заблуждение "проплаченными" организаторами. Они осуждают протестующих, потому что те идут против своей страны тогда, когда стране нужна поддержка, и, по сути, выступают за войну, а не за мир. Более того, сторонники убеждены, что протесты все равно ничего не изменят.

Далеко не все сторонники войны рассуждают в пропагандистском ключе "где вы были восемь лет, когда бомбили Донбасс". Есть и такие, которые не интересовались происходящим в Украине до 2022 года, а теперь объясняют это тем, что происходившее, в их восприятии на тот момент, не могло затронуть их частную жизнь. Напротив, их раздражало обилие новостей, посвященных событиям в Украине. Социологи заметили, что "это сближает аполитичных сторонников войны с сомневающимися и некоторыми противниками, которые также предпочитали не углубляться в политику. Однако, в отличие от других групп, большинство сторонников войны считают, что Путин достоин их поддержки, по крайней мере в текущей ситуации, и несмотря на существующие в стране экономические и социальные проблемы".

Сомневающиеся – способны изменить баланс

Сомневающиеся отказываются оправдывать и осуждать "спецоперацию", объясняя это "сложностью" ситуации и собственной недостаточной информированностью. По этой же причине они не считают, что ответственность за войну можно возложить на кого-то одного. Сами они ощущают полное бессилие: "Если сторонники войны полагают, что война была неизбежна, то сомневающиеся – что она необратима: она уже произошла, и нет смысла ей сопротивляться". Социологи отмечают сходство с противниками войны: "Сомневающиеся не понимают целей "спецоперации" и ее причин – как и многие противники". Из антивоенного лагеря их "выталкивает" убеждение, что если Россия начала войну, то для этого были достаточные основания, хотя им и неизвестно, какие. "Они чувствуют себя пассивными и бесправными наблюдателями, которые не могут ни повлиять на ситуацию, ни разобраться в ней. Отличие сомневающихся от сторонников и противников состоит в том, что если последние вкладывают в войну субъективный смысл – от переосмысления собственной жизни наперекор войне (противники) до необходимости поддержать боевые действия вопреки моральным принципам (сторонники), – то сомневающиеся, просто плывут по течению странной, изменившейся жизни", – сказано в исследовании.

На улице в Москве

Узнав о начале "спецоперации", эти люди испытали удивление и недоверие или сильные и негативные эмоции. Однако, в отличие от противников войны, сомневающиеся быстро пришли к выводу, что их переживания бессмысленны, более того, забирают у них энергию, необходимую, чтобы выживать в осложнившихся из-за войны обстоятельствах. Социологи узнали, что сомневающиеся часто прилагали сознательные усилия, чтобы погасить сильные негативные переживания и эмоции. Большинство из сомневающихся – против войны как таковой. Но это не стало поводом занять определенную антивоенную позицию: негативные эмоции и неприятие войны, по определению социологов, "воспринимались как помеха, препятствующая формированию непредвзятого взгляда на ситуацию".

Сомневающиеся практически все не доверяют официальным российским СМИ. Впрочем, и любым другим тоже, потому что другие тоже участвуют в информационной войне. Эта наибольшая (по оценкам социологов) группа населения России ставит под сомнение достоверность информации онлайн медиа и соцсетей – в той же мере, что и сообщения СМИ. Что самое важное, сомневающиеся сомневаются также в собственной способности разобраться во всем потоке информации. По этой причине они часто не следят за новостями или обращаются к новостным агрегаторам, потому что там можно просматривать новости, не погружаясь в них.

"Сомневающиеся не имеют ясно сформированных представлений об оппонентах и единомышленниках. Как и для сторонников "спецоперации", для сомневающихся важно любить свою страну и гордиться ей. Они тоже редко различают Россию-страну и российское правительство, но при этом они не считают тех, кто выступают против "спецоперации", предателями", – показало исследование. Сомневающиеся способны видеть доводы сторонников и противников войны, поэтому редко вступают в споры, конфронтации. Они избегают конфликтов, находя точки соприкосновения с собеседниками: патриотизм, осуждение националистов, неприятие гибели мирных жителей. Или вообще избегают вступать в дискуссии, которые, с их точки зрения, ни на что не повлияют. Благодаря этому они крайне редко разрывают отношения с теми, кто не разделяет их позицию, но противопоставляют себя тем, кто придерживается крайних взглядов: и провоенных, и антивоенных.

Сомневающиеся больше всего обеспокоены влиянием войны на свои собственные жизни. Они боятся возможного дефицита лекарств, потери социального статуса, дефицита товаров. "В их рассказах встречаются и очень мрачные прогнозы, присущие противникам войны, и более оптимистичные оценки, например, надежда на импортозамещение или последующий экономический подъем, свойственные тем, кто поддерживает войну, – уточняют авторы исследования. – Вместе с тем они чаще, чем остальные, говорят о неопределенности, которая стала результатом войны, и о том, что они не понимают, какую стратегию им нужно выбирать в сложившихся обстоятельствах. Сомневающиеся чувствуют себя заложниками ситуации, которую они не создавали, но с последствиями которой им приходится иметь дело".

Россияне ощущают повышение цен

Недоверие любым источникам информации и убежденность в бесполезности переживаний ("ничего нельзя изменить") побуждает сомневающихся отстраняться от информации о жертвах, но они сопереживают всем: и украинским мирным жителям, и военным с обеих сторон, в особенности молодым российским солдатам, которые попали на войну, не понимая ее смысла. Резюме из итогового отчета: "В этом они отличаются от сторонников войны и похожи на ее противников. Однако, в отличие и от сторонников, и от противников, они не склонны рассуждать о том, кто несет ответственность за жертвы и разрушения".

Сомневающиеся лояльно относятся к антивоенным протестующим и менее лояльно – к репрессиям: "В отличие от сторонников "спецоперации", сомневающиеся не говорят о том, что протестующие против войны предают свою страну или что ими манипулируют. Но вместе с тем, как и сторонники, они считают, что протесты не могут ничего изменить".

Большинство сомневающихся в своей оценке войны опрошенных до начала войны не интересовалось политикой, поскольку политика не влияла на их повседневную жизнь. Не изменили они своего отношения к предмету и после начала "спецоперации" – считают, что мало понимают в этом и не в силах ничего изменить. Все же социологам удалось установить, что "отношение большинства сомневающихся к Путину и власти в целом колеблется от незаинтересованности и попыток отстраниться до недовольства, которое в первую очередь связано с ситуацией внутри страны". Они критикуют российское правительство за повышение пенсионного возраста и, самое главное, недовольны ущемлением политических свобод, например отсутствием честных выборов и изменением Конституции РФ.

Исследователь Лаборатории публичной социологии Максим Алюков полагает, что "демобилизирующий" посыл российской пропаганды (а это не только ТВ) "все неоднозначно", "правды мы никогда не узнаем" адресован именно критически настроенному, но на данный момент пассивному большинству россиян.

– Сохранение этого пассивного большинства – основная цель режима, а вовсе не наращивание количества горячих сторонников?

– Я думаю, да. Активные сторонники – это как раз не очень выгодная категория. Они могут проявлять инициативу, их сложно контролировать. А традиционная стратегия режима Путина всегда опиралась на демобилизацию. Люди делегируют ответственность государству, а государство уже делает что хочет. Как раз с активными сторонниками у режима могут быть проблемы. Хороший пример – Стрелков [Игорь Стрелков (Гиркин) – бывший командующий отрядами пророссийских сепаратистов в так называемой “ДНР”]. Он сейчас говорит: "Мы войну проиграли", – и очень зол на российское правительство. Поэтому это, мне кажется, рациональная пропагандистская стратегия, которая началась еще в начале 2000-х и все это время продолжалась – максимально граждан демобилизировать. Внушать людям, что они ни на что не влияют, сделать так, чтобы они ничему не доверяли и сидели спокойно, ведь "все неоднозначно".

Противники – перегружены эмоциями

Для противников, которые не ищут оправдания войне, более иных важны не геополитические или исключительно прагматичные аргументы, а моральные и правовые: недопустимость убийства людей или нарушение суверенитета другого государства. Они, как и большинство неопределившихся, часто говорят, что не понимают, почему Россия напала на Украину. "Там, где сомневающиеся предполагают недоступный их понимаю замысел и объективные, пусть и скрытые от них причины, противники войны видят безумие Путина и властные амбиции российских политических элит, – так обозначено главное отличие в отчете Лаборатории публичной социологии. – Для противников войны тот факт, что решение о начале "спецоперации" было принято от их имени, но не отражает их позицию, является важным аргументом против войны и против Путина". Сторонники и сомневающиеся поддерживают или, по крайней мере, не оспаривают решение начать войну, именно потому оно было принято их правительством и их государством.

Противники войны переживали самые сильные негативные эмоции не только из-за самой войны, но и из-за того, что российское общество в целом и их окружение в частности отреагировало на нее нормализацией и отрицанием. Именно сильные эмоции толкали противников войны к участию в протестах и другой антивоенной деятельности. Эмоции противников постепенно ослабевали, но это происходило гораздо медленнее, чем у сторонников и сомневающихся. Кроме этого, многие противники войны считали, что война не должна "приедаться": в каком-то смысле для них важно было продолжать ужасаться войне. Эта эмоциональная работа была для них частью гражданского долга – сопротивления нормализации. При этом многие из них, как и сомневающиеся, стремились воздействовать на свои эмоции. Однако, в отличие от сомневающихся, которые хотели перестать чувствовать, усилия противников были направлены на то, чтобы одновременно помнить и ужасаться войне, но при этом сохранять способность жить и действовать дальше".

Также социологи отмечают, что телевидение практически не присутствует в медийных репертуарах противников "спецоперации", то же самое касается закрытых телеграм-каналов и групп. Те, кто активно выступает против войны (например, участвует в антивоенных протестах), полагаются, в первую очередь, на оппозиционные медиа. Правительственные СМИ они используют только для знакомства с аргументами своих противников. Западные и украинские СМИ, пусть и в меньшей степени, также попадают в поле зрения противников войны, которые также чувствительны к высказываниям в соцсетях лидеров мнений (журналисты, эксперты и т. п.) или персон, которых сами таковыми считают.

Из отчета социологов понятно, как формируются так называемые "информационные пузыри", в которых обнаруживают себя после начала войны многие ее противники: "Противники войны доверяют СМИ больше сторонников и сомневающихся. Они часто разделяют источники информации на "правильные", которые придерживаются норм журналистской этики и заслуживают внимания, и "неправильные", которые занимаются пропагандой и формируют искаженную картину мира. Как и среди сторонников войны, значительная часть противников использует источники, транслирующие близкие им взгляды, в их случае – антивоенные".

Противники войны считают, что они и их единомышленники – это образованные люди, умеющие критически мыслить. Это работает и в обратную сторону: от обладателей "прогрессивных взглядов" они ждут, что те будут против войны. Это устойчивое убеждение продолжает существовать вопреки регулярным столкновениям с ситуациями, доказывающими обратное (когда "образованные" знакомые с "прогрессивными взглядами" поддерживают войну). Попытки сомневающихся остаться "вне политики" и продолжать жить так, как будто бы ничего не происходит, возмущают противников войны.

Противники войны – самые эмоциональные: "Они достаточно быстро начинают избегать споров, сталкиваясь с противоположными мнениями в своем окружении. Если сторонники войны и сомневающиеся, желая избежать споров, часто, по их словам, пытаются оставаться в рамках уважительной дискуссии, то эмоциональная вовлеченность противников мешает им сохранять необходимое для таких разговоров хладнокровие, такие разговоры тяжело им даются, как и осознание того, что близкие не разделяют с ними базовые ценности. Поэтому избегание разговоров о войне с близкими людьми, придерживающимися противоположных взглядов, становится для них единственной возможностью сохранить с ними отношения". При всей своей эмоциональности, противники войны крайне редко разрывают связи с близкими людьми из-за расхождений во взглядах, но без сожаления "чистят" свои френд-ленты в социальных сетях или прекращают контакты с оппонентами из дальнего круга. Противники готовы ждать, когда воздействие пропаганды (они винят во всем ее) на их близких сойдет на нет, и те "выздоровеют", прозреют со временем.

Очень многие противники войны видят будущее апокалиптическим: деградация, бедность, рост социального беспокойства и преступлений. Они считают санкции обоснованными, но бессильными остановить войну. "Только противники переживают войну как экзистенциальный кризис: они гораздо полнее других ощущают то, как война изменила всю их жизнь, уничтожила их будущее и создала ситуацию, которую они не могут переживать иначе, чем через непрерывное страдание. Что важно, это касается и тех противников, экономическое благополучие которых не пострадало от войны", – сказано в исследовании Лаборатории публичной социологии.

Подход к определению жертв у противников войны тоже бывает избирательным: "Как и сторонники, противники войны чаще всего считают жертвами только мирных жителей. Однако они обычно говорят о мирных жителях на подконтрольных Украине территориях и редко – о мирных жителях на территориях Л/ДНР. Именно противники переживают по поводу жертв больше всего. Они возлагают вину за жертвы на Россию".

Именно борьба с одолевающими эмоциями, а не вера в силу протеста, чаще всего превращается у них в действие: "Противники войны похожи на сомневающихся и сторонников тем, что не надеются, что протесты могут остановить войну. При этом растущий страх репрессий заставляет многих отказываться от дальнейшего участия в протестах или воздерживаться от участия в принципе".

Противники войны всегда, а не только с началом войны, интересовались политикой, но сфокусировались на внутренней: "Несмотря на то что многие еще до войны негативно относились к Путину, они нейтрально восприняли аннексию Крыма и не следили за событиями в Украине. Такое равнодушие противники войны как раз и объясняют приоритетом внутренней политики над внешней. Если сомневающиеся часто оправдывают отсутствие у себя интереса к политике приоритетом частной жизни, аполитичные противники, напротив, считают, что война сделала дальнейшее избегание политики невозможным".

Плюсы и минусы эмоциональности противников войны – того, что, помимо позиции, отличает их от остальных, – разбирает социолог Максим Алюков.

– Из вашего исследования следует, что противники “спецоперации” – это в основном очень эмоциональные люди. В российской культуре общения эмоциональность невысоко ценится, и она к тому же мешает хорошо аргументировать, спокойно вести беседу. Можно ли сказать, что группа противников войны слаба, потому что уязвима на эмоциональном уровне?

– Эмоциональность не является однозначно положительным или отрицательным фактором. Это обоюдоострое лезвие. С одной стороны, например, так как они переживают очень сильные негативные эмоции, им сложно с ними совладать. Часто бывают случаи эмоционального выгорания, когда человек просто вследствие продолжительного шока от войны начинает отстраняться, потому что не может это совместить со своей повседневной жизнью, это просто не дает ему нормально существовать. Но, с другой стороны, эмоции мобилизуют, являются "топливом" протестов. Без эмоций невозможно запустить сильный протест, для этого люди должны испытать моральный шок. И мы показываем, например, в этом отчете, что противники войны пытаются искусственно эти эмоции в себе поддерживать, чтобы продолжать сопротивление. Это, по сути, попытка использовать эмоции как инструмент: "Я не буду забывать про то, что идет война, и я буду другим постоянно напоминать, что идет война, чтобы они тоже испытывали эмоции, чтобы попытаться не забыть это и продолжать сопротивляться". В этом смысле эмоции – полезный, позитивный момент. Но одновременно здесь есть и негативные стороны, потому что нужно быть очень здоровым психологически человеком, чтобы в этом состоянии продолжительное время существовать, это довольно сложно.

– Впечатление, которое эмоциональные противники "спецоперации" производят на оппонента из лагеря сторонников, выражено в определении "заламывают руки" (так процитирован в отчете один из респондентов) – это описание экзальтированности и истеричности. Таким рисуется образ противника войны ее сторонникам. А себя они видят разумными, прагматичными людьми, не лишенными сопереживания, но воспринимающими высшие идеалы.

– Да, это оборотная сторона. Ты можешь отпугивать людей. Потому что тебе кажется, что это некоторый очевидный моральный аргумент, что война – это плохо, с которым люди не могут спорить, и ты наталкиваешься на то, что кто-то не соглашается с очевидностью и здравым смыслом, и у тебя моральный шок, и ты не можешь с такими говорить. И они в ответ тебя считают каким-то эмоциональным ребенком.

"В целом "температура по больнице" трагическая"

Количественные данные из этого исследования вывести невозможно. Но логика толкования количественных опросов может быть пересмотрена и по результатам такого нерепрезентативного качественного исследования. Даже если не пытаться делать поправку на вероятные ложные ответы о поддержке, но обратить внимание на группу "скорее поддерживаю" в количественных опросах, то именно за этой графой, как считают социологи Лаборатории публичной социологии, стоят те самые сомневающиеся. Их "поддерживаю" означает пассивную лояльность действиям правительства, которую, как видно из исследования, не следовало бы отождествлять именно с поддержкой конкретно нынешнего курса – на войну, изоляцию и т. п. Сомневающиеся склонны быть "на стороне" своей страны в любой ситуации, какое бы решение ни принимали ее власти. Будут мирные инициативы исходить от правительства – поддержат и их. Таким образом, активная поддержка войны в России не может быть оценена как подавляющая: "Следует помнить, что реальные позиции людей в российском обществе в отношении войны представляют собой континуум. Среди сторонников войны есть как более, так и менее уверенные в своей поддержке люди, в чем-то напоминающие сомневающихся, часть которых также не считает возможным выступать против своей страны. Среди сомневающихся есть те, кто скорее склоняется к поддержке "спецоперации", а есть те, кто ближе к противникам. Наконец, среди противников есть как протестующие против войны в прямом и переносном смысле, так и те, кто не готов к публичному выражению своей позиции".

Что объединяет все группы:

• У большинства информантов – вне зависимости от их отношения к войне – известие о ее начале не вызвало положительных эмоций. Это важное отличие текущей ситуации от присоединения Крыма в 2014-м, встреченного массовым ликованием.
• Вне зависимости от своего отношения к "спецоперации", подавляющее большинство собеседников говорят о том, что информации о войне, которую они получают из СМИ и социальных сетей, безоговорочно доверять нельзя.
• И сторонники, и противники, и сомневающиеся обеспокоены социальными проблемами внутри России. Даже сторонники, склонные "откладывать" свою критику режима до момента, когда закончится война, упоминают, что экономика и социальные проблемы – это то, с чем путинский режим справляется хуже всего.
• Для всех трех групп их эмоции, взгляды и позиция по поводу войны взаимосвязаны и влияют друг на друга.
• Со временем и сторонники, и противники, и сомневающиеся начинают все больше избегать разговоров о войне и прикладывают больше усилий для того, чтобы обуздать свои негативные эмоции.

Максим Алюков, социолог

Главное, что исследование установило совершенно точно, – это то, что россиянам вовсе не плевать на убийства украинцев, войну, изоляцию России, санкции. Общество не живет "как ничего не произошло", поскольку и противники, и сомневающиеся, и сторонники войны переживают ситуацию каждый день – как эмоционально дискомфортную, в многом иррациональную и даже экстремальную. Но люди переживают это по-разному и с разным представлением о том, что хорошо и что плохо для них лично и для страны. Российское общество расколото, но, вероятно, раскол пролегает не там, где его показывают проводимые в ситуации войны и цензуры количественные опросы. Исследование лаборатории публичной социологии – одна из первых попыток найти объяснение, почему россияне "так себя ведут" по отношению к войне в Украине. Один из авторов исследования Максим Алюков резюмирует, что общее ощущение по итогам работы: никому не хорошо в нынешней ситуации.

– Как следует из вашего исследования, большинство поддерживающих "спецоперацию" в России составляют вовсе не ярые сторонники войны, а эти сторонники плюс неопределившиеся. И вот это большинство в значительной части прочно ассоциирует Россию-страну с режимом, часто отказывая противникам войны и решений президента в патриотизме. Откуда такое непонимание сути у взрослых людей, что в этой "формуле любви" к России правительство и власть – это переменная, а страна, держава – постоянная?

– Такое разделение не происходит естественно. К такому пониманию приводит некоторый исторический путь, когда люди долго строили общественные институции, проходя революции и все такое. В России так и не случилось полного осмысленного опыта строительства политических институций гражданского общества. Понятно, что были моменты, когда появлялись некоторые ростки относительной свободы, случались моменты демократизации, но моменты были короткие и ограниченные. Мне кажется, что ожидание того, что какие-то демократические идеалы являются для этих людей очевидными, – это навязывание им наших собственных представлений и рамок мышления. Это просто люди, они не являются демократическими активистами, как не являются и ярыми имперцами. Они живут своей жизнью, особенно это видно по сомневающимся – насколько они вообще далеки от мира политики. Странно ожидать, что люди автоматически будут разделять политический режим, институции, страну в ситуации авторитаризма – повлиять на политику они все равно не могут, поэтому стимулов разбираться в этих деталях нет.

– Ярых сторонников "спецоперации" в принципе аргументами переубедить невозможно на данном этапе? А на неопределившихся можно как-то повлиять?

– Это вопрос ресурсов, которые вы готовы на такого рода работу потратить, и какой результат можно получить такой ценой. Если вы убеждаете человека, который построил себе железобетонную картину мира и в нее слепо верит, а она просто нанизана на его личные психологические мотивации, которые перебороть невозможно, может быть, не имеет смысл в это инвестировать ресурсы. Может быть, года через три вы и убедите человека, но оправдана ли такая трата ресурсов? С другой стороны, даже у ярых сторонников "спецоперации" много сомнений. Мы это замечали, в том числе хронологически, когда собирали интервью. По общему ощущению, у нас сложилось такое впечатление, что со временем они не то чтобы переубеждались, но количество разных сложностей, в том числе затягивание войны, экономические проблемы – все это делало их более как бы тревожными и открытыми к аргументам. Мне кажется, что мы часто имеем не соответствующую реальности картину того, как убеждение работает, но это не говорит о том, что от убеждения стоит отказаться. Мы часто думаем, что у человека сложилась неправильная картина мира, потому что он усвоил неправильные факты. Вы дадите ему другие факты, и он поверит в них, и все отлично, и он переубедился. На самом деле это не так работает, и здесь проблема не в самой войне. Человеческая психология такова: когда на самые глубокие страхи десятилетиями нанизывается пропаганда, сложно ожидать, что только фактами можно человека переубедить. Но какие-то стратегии работают. Вот, например, исследования показывают, что даже просто озвучивать альтернативные версии событий важно, потому что это как минимум рушит образ монолитной поддержки режима. Может быть, вы и не убедите человека, но хотя бы у него будет представление, что его взгляд на мир – не единственный возможный и не все его поддерживают. Нужно понимать, что длительные споры не ведут к убеждению автоматически. Часто людям нет дела до фактов, и на ваш факт они приведут 25 своих – из провоенных телеграм-каналов. Тут надо пытаться понять, с чем эти факты у собеседника резонируют, что действительно человека беспокоит. Например, вопрос достоинства часто очень важный. И вот Путин как бы дал людям некоторое представление о том, что Россия встала с колен. Они чувствовали себя униженными, а тут они чувствуют себя достойно. Может быть, имеет смысл вот с этими психологическими аспектами работать, а не с обсуждением конкретных фактов.

– В исследовании речь идет о том, что социально-экономические факторы могут иметь некоторое влияние на баланс мнений или хотя бы на остроту поддержки, степень нейтральности в российском социуме по отношению к "спецоперации". Обычно под достаточным уровнем жизни населения понимается, хватает ли людям денег для удовлетворения потребностей. С этим слабо соотносятся рассуждения сторонников "спецоперации" об их готовности терпеть лишения ради благородной цели: "Пережили 90-е годы, переживем и это".

– Социально-экономические факторы, такие как доход, действительно влияют, и это по всем опросам видно. Более богатые люди больше поддерживают "спецоперацию", потому что главный экономический санкционный удар пришелся на тех, у кого денег мало или нет – именно им будет не хватать на еду, на лекарства. Особенно в группе сомневающихся в отчете это хорошо видно: их в основном беспокоит то, что будет с их жизнью, потеряют ли они работу, как они будут дальше получать деньги и расплачиваться за лекарства, находить еду и все прочее. Другая логика у сторонников, она идеологическая: "Мы перетерпим, 90-е пережили, это тоже переживем, это ерунда, во время войны вообще голодали" – такие размышления характерны, скорее, для сторонников. С другой стороны, часто можно наблюдать, что такого рода рассуждения – психологический защитный механизм. Когда их обвиняют в поддержке войны, естественная психологическая реакция – сделать что-то наперекор. Тебя ставят в позицию ученика или маленького ребенка и пытаются учить, а у тебя обостренное чувство собственного достоинства: "Я же не маленький". И в такой ситуации сторонники начинают воспроизводить пропагандистские клише. Эта реакция сторонников в логике, что все будет хорошо, так как мы это уже пережили, она имеет отчасти политическую природу, потому что это пропаганда навязывает. Но она также взаимодействует с очень личными мотивами, как чувство собственного достоинства.

– На первый взгляд удивительно, что, по итогам исследования, достаточно богатые люди являются сторонниками войны. Распространено суждение, что люди, которым есть что терять, плохо относятся к войне и санкциям, даже не столько из гуманитарных соображений, сколько из прагматических – это может угрожать их благосостоянию. В вашем исследовании есть объяснение, что дело в возрасте: состоятельными оказываются люди более старшего возраста, а молодежь менее обеспечена, потому что это еще студенты в большинстве своем. Получается, в вопросах поддержки войны возраст играет большую роль, нежели уровень материальной обеспеченности?

– Сейчас мы пытаемся понять, что больше влияет. Как доход влияет? Этот отчет сосредоточен на индивидуальных историях, и в каждой индивидуальной истории есть комбинация разных факторов. Что определённо мы показываем в исследовании, что нет четких позиций "за" или "против", а есть некоторый континуум: человек (не из группы однозначных противников) может находиться в какой-то точке этого континуума, может смещаться: в каких-то ответах быть явным сторонником, в каких-то сомневающимся, а в каких-то аспектах оказаться в группе критиков "спецоперации". Размер дохода является одним из стимулов, который может отношение человека сместить в ту или иную сторону. То есть у него может быть больше денег, и это значит, что поддержка войны для него, грубо говоря, будет стоить меньше, чем для человека бедного, который больше пострадает от этого. Но при этом у состоятельного человека могут быть антивоенные мотивы, таких среди опрошенных тоже много. У нас есть в выборке люди, которые получают хорошие зарплаты, и они против войны. Это комбинация разных факторов. У человека могут быть прокремлевские политические взгляды, но, например, низкий доход, и поэтому он будет склоняться в антивоенную сторону. Ну, если не в антивоенную, то, по крайней мере, из лагеря однозначно поддерживающих это обстоятельство его будет выталкивать. И при этом разные другие варианты тоже возможны.

– По всей видимости, существенный фактор – как человек получил это самое материальное положение. Если оно связано с тем, как в одной из личных историй, что у человека "никогда не было такой высокой зарплаты, как при Путине", это однозначно история про поддержку. А если человек делал бизнес, наверное, у него могут быть иные акценты.

– Да, это важный момент. Мы часто говорим про доход и думаем, что это некоторые богатые люди. Есть так называемый средний класс в России, и огромная часть этого среднего класса – работники государственных корпораций и компаний. Понятно, что они, гораздо более вероятно, поддерживают вторжение. А при этом человек может получать столько же, будучи индивидуальным предпринимателем, и он, например, не будет "спецоперацию" поддерживать, потому что это по нему лично сильно ударяет.

– И сторонники, и неопределившиеся, и противники как будто боятся любого исхода войны. Даже такого, который бы их наиболее устроил. Потому что очень многие отдают себе отчет в том, что российское общество уже расколото и поэтому обречено на еще более глубокий раскол по отношению к результату войны в Украине. То, что является победой для одних, будет трагедией и унижением для других. Плюс к этому многие также предвидят применение репрессий в отношении сторонников проигравшей "партии", в которой могут оказаться и они сами. Это верное впечатление на основе вашего исследования?

– Я думаю, что да. Особенно это видно по противникам и сомневающимся, для которых нет хорошего исхода, в любом случае он плохой. Если побеждает Путин, начинается виток репрессий, международная изоляция и все прочее. Если Путин проигрывает, то все равно Россия деградирует, и все тоже плохо. В какой-то степени, но чуть меньше, это есть и у сторонников. Среди них встречаются, конечно, и оптимистичные нарративы, что все происходящее – это даже возможность. Ведь кризис, как известно, рушит старые институции и создает новые. Но они тоже на это нервно реагируют и понимают трагизм ситуации. И да, если смотреть на все интервью, то в целом у меня создается такое ощущение по этим данным, что "температура по больнице" трагическая. И часто люди говорят, что все исходы плохие, что бы ни случилось, – рассуждает социолог Максим Алюков.

Профессиональные социологи не могут делать прогнозы, основываясь только на интервью двух сотен россиян. Но есть определенные тенденции, которые могут лечь в основу возможных будущих изменений:

"Люди, которые считали агрессию России оправданной в марте 2022-го года, скорее всего, будут находить ей оправдания и дальше. Однако определенные мнения по поводу войны и ее последствий могут быть (и бывали) пересмотрены, в первую очередь – мнения о целесообразности продолжения "спецоперации". Обычно причинами этого пересмотра становилось – и, вероятно, будут становиться дальше – ухудшение экономической и социальной ситуации в стране вместе с "затягиванием" конфликта. Это то, что волнует и сторонников, и противников, и сомневающихся, и, что более важно, именно социальные проблемы были общей точкой недовольства еще до войны.

Время и потери, как экономические и человеческие, так и репутационные, связанные с войной, делают отказ от нее более болезненным и дорогостоящим в глазах людей. И можно ожидать как усиления позиций тех, кто будет готов поддержать ее прекращение на любых условиях, надеясь на лучшее, так и усиление позиций тех, кто будет хотеть "воевать до победы" (ведь чем дольше длится конфликт, тем больше плата за поражение)".

Радио Свобода