Право свободно дышать: кто и как помогает жертвам домашнего насилия на Северном Кавказе

За половину 2024 года на Северном Кавказе потерпевшими от преступлений признаны почти десять тысяч женщин – это максимальный показатель за восемь последних лет. При этом правозащитники сообщали об ухудшении ситуации с защитой прав женщин в республиках: к такому выводу они пришли после мониторинга судебных дел. Редакция Кавказ.Реалии разбирает ситуацию и рассказывает о работе кризисных организаций в регионе.

Правозащитники отмечают, что на Северном Кавказе над законом часто стоят традиции и влияние семьи. Например, в Чечне молодой женщине могут не выдать загранпаспорт без разрешения родственников-мужчин, хотя такая практика напрямую противоречит федеральному законодательству.

Женщины могут не выехать из республик, но и внутри защищать их не спешат: по итогам 87% доследственных проверок, связанных с жалобами на жестокое обращение, силовики в северокавказских республиках отказываются возбуждать уголовные дела. С 2003 года в этих регионах не было зафиксировано ни одного приговора по заявлениям от пострадавших женщин.

Пострадавшим от домашнего насилия технически сложно уехать в другие регионы, говорит руководительница шелтера, попросившая об анонимности: "Каждая из этих историй связана с некой гораздо более жесткой идеологией, которая сидит гораздо глубже, – потому что женщина априори "‎неправа" даже на уровне полиции и государства, не только в семье. Как будто все заодно против беглянки, и уйти удается только чудом".

В 2014 году в Чечне, Ингушетии, Дагестане и Кабардино-Балкарии было проведено масштабное исследование, в котором опросили около 800 респонденток. Один из вопросов звучал так: "Знакомы ли вы лично с женщинами, которых регулярно избивает муж?" Утвердительно ответили 92,8% чеченок, 66,5% дагестанок, 27,6% кабардинок и 18,3% ингушек.

Руководительница исследования отмечает, что женщины сперва часто не понимали, что такое супружеское насилие. Многие воспринимали эту ситуацию как нормальную и не считали насилием рукоприкладство со стороны мужа.

"Убийства чести" и калечащие операции

Согласно исследованию домашнего насилия на Северном Кавказе от 2023 года, "‎убийства чести" – основной мотив, по которому убивают женщин в Чечне, Дагестане и Ингушетии. Подобные убийства совершаются в ответ на совершенные или предположительно совершенные девушкой "неправильные" поступки. С 2009 по 2020 год было зарегистрировано 58 подобных случаев.

Местные мужчины не сомневаются в праве родственников убить женщину. Убийцам даже сочувствуют, ведь принято считать, что, убивая дочь, сестру или жену, человек уже испытывает нравственные муки. В том же докладе отмечается, что в Чечне ссылка на "аморальное поведение" женщины помогает получить более мягкое наказание в суде. Но жизнь женщины и так ценится судами меньше жизни мужчины: за убийство мужчины назначают в среднем семь лет, за убийство женщины – до пяти лет.

Согласно исследованию "Правовой инициативы", минимум 1240 девочек в год становятся потенциальными жертвами "‎женского обрезания" в Дагестане, несмотря на то, что совет муфтиев выступает против. Калечащие операции на половых органах делают девочкам в возрасте до трех лет, в бытовых условиях, немедицинскими приспособлениями вроде ножа.

В 2022 году в Ингушетии было заведено первое связанное с этим уголовное дело. Оно завершилось мягким приговором – врачиню признали виновной в умышленном причинении легкого вреда здоровью и приговорили к штрафу в 30 тысяч рублей. От наказания ее тут же освободили в связи с истечением срока давности.

К сожалению, в российском Уголовном кодексе отсутствует прямой состав преступления за проведение калечащих операций на женских половых органах и криминализацию всех, кто вовлечен в это, комментирует правозащитница и специалистка по правам человека Дарьяна Грязнова: "Из-за отсутствия прямого состава преступления очень тяжело добиться привлечения виновных: родителей, которые это фиксируют, и тех, кто это производит. Следы от операции могут исчезнуть, и что-то доказать будет сложно. Еще закон не учитывает того, насколько эти операции калечат и повреждают сексуальные функции: последствия включают повреждения мочевыводящих путей, инфекции и другие осложнения".

УК содержит статьи, касающиеся насилия, жестокого обращения и угрозы здоровью. Поэтому если практику женского обрезания можно квалифицировать как насилие и нарушение прав человека, она может рассматриваться как уголовное преступление, добавляет попросивший об анонимности юрист: "На уровне отдельных регионов возможны различия в интерпретации закона, однако даже в этом случае они должны соответствовать федеральному законодательству".

Молчание о насилии

У жителей Дагестана, Чечни и Ингушетии такая широкая сеть контактов, что чаще всего сбежавшая от домашнего насилия женщина должна принять мысль о том, что ей придется скрываться до конца жизни, говорит Светлана Анохина, руководительница кризисной группы "Марем": "Девушка и за границей не может чувствовать себя в безопасности. Потому что всегда и везде есть мудаки, которые сами уезжают и начинают искать девочек, которые "неправильно" себя ведут".

В кризисных центрах пострадавшим советуют ни в коем случае не идти на контакт с любыми знакомыми. Если у преследователей есть связи в правоохранительных органах, шансы скрыться сильно уменьшаются. Как правило, в случае непрекращающегося преследования пострадавшие пытаются одеваться максимально неприметно, меняют документы и строго соблюдают все принципы цифровой безопасности.

Российская полиция часто закрывает глаза на дела с Кавказа, ссылаясь на "‎традиции", "‎колорит" и "‎их культуру". Недавний пример – история похищения родственниками из Дагестана московской студентки Айшат Магомедовой. Родные угрожали ей убийством за то, что она якобы "опозорила" семью, однако следователи отказались принимать заявление о похищении. Обратившаяся в СК подруга Магомедовой рассказала, что сообщение о преступлении рассмотрят как обычное обращение: в течение 30 дней.

Кто помогает?

По данным "Правовой инициативы", в республиках Северо-Кавказского федерального округа работает несколько кризисных центров для женщин, но об их расположении и точном числе не рассказывают публично в целях безопасности.

Иногда о них становится известно. Так было, например, с кризисной квартирой группы "‎Марем" в Дагестане, когда 22-летнюю уроженку Чечни Халимат Тарамову насильно вывезли из убежища в Махачкале – дагестанские полицейские передали Халимат людям в штатском на машинах с чеченскими номерами.

"‎С тех пор у нас нет кризисной квартиры, – говорит Анохина. – А в шелтерах нет смысла, потому что рано или поздно найдутся мужчины, которые вычислят, где он находится. Это подвергает опасности и центры помощи, и самих женщин, потому что будут облавы, будут ломиться внутрь, кричать, манипулировать, караулить у входа, выламывать двери. Мы раньше сразу вывозили в шелтеры в России, но теперь, конечно, не вывозим".

Сейчас большая часть публичных помогающих групп существует без представительства внутри республики – как кризисная группа "‎Марем", фонд "‎Силсила" и команда юристов Ad Rem.

"О том, как мы обеспечиваем безопасность, я вам не расскажу. Потому что это вопрос безопасности, – говорит руководительница шелтера для пострадавших от насилия, попросившая об анонимности. – ‎Но было бы хорошо, если бы у наших дверей дежурила полиция. Верю, что однажды мы к этому придем, но пока есть много нюансов… Ну, вы понимаете".

В разговоре о людях, которые помогают фонду увозить женщин непосредственно из республики, руководительница "‎Марем" отметила, что волонтеры, как правило, ничего не знают о пострадавшей. Им дают координаты и время, где оставить новый телефон для девушки, или небольшие отрезки на карте, откуда и куда вызвать ей такси (машины для беглянок нужно менять как можно чаще).

"‎Бывали случаи, когда любопытный таксист просто разворачивался и сдавал девушку полиции – просто потому, что она ехала одна. И ее возвращали домой. А был случай, когда помогающего нашли и стали угрожать", – вспоминает Анохина. Чтобы описать, насколько это небезопасно, она напоминает об истории Марины Яндиевой. Девушка пыталась бежать из Ингушетии трижды.

В 2011 году Марина поступила в московский вуз, но через четыре года родственники нашли ее и вернули на малую родину. В 2016 году Марина пыталась уехать во второй раз, но ее нашли неизвестные и отправили в Ингушетию. Следующие семь лет девушка провела дома, причем ее никогда не оставляли одну, даже спать с ней вместе ложилась одна из родственниц.

Третью попытку сбежать Марина предприняла в октябре 2023-го. Девушка обратилась к правозащитникам, которые помогли перевезти ее в другой город. Ей помогал юрист Магомед Аламов, но он не знал ни имени попутчицы, ни подробностей поездки: просто помог ей преодолеть часть пути.

Вскоре на Аламова вышли родственники Марины. Ему поставили условие: или он возвращает девушку домой, или через несколько дней его убьют. Вместе с детьми, женой и всеми его родственниками. Яндиева через уполномоченную по правам человека Татьяну Москалькову заявила, что ничего не знала об Аламове и добровольно ушла из дома. На Магомеда долгое время оказывали давление, но угрозы не осуществились.

Иногда девушки возвращаются

Пострадавшие от домашнего насилия нередко возвращаются к агрессорам – это касается и женщин из северокавказских республик, говорит Анохина: "Семья занимает очень большую роль в их жизни, и они не знают, как жить по-другому. Чтобы они согласились что-то поменять, нужна долгая работа с психологом. Двигаться дальше в новой стране мешает страх, отсутствие образования и опыта нормальной жизни. Если бежит женщина старше 18–20 лет, скорее всего, у нее уже есть дети, и это только больше осложняет ситуацию".

Многие на самом деле не хотят бежать – они хотят нормально жить в этой семье, просто не бояться за свою жизнь каждый день, добавляет собеседница: "Часто это совсем молодые девочки, 14–16 лет. Вот нахрена ей бежать, куда? Ей бежать не надо. Она просто хочет, чтобы ее не били".

Были случаи, когда девушка сбегает – и возвращается, потому что родственники пишут ей: "‎Мы не знали, что все так плохо. Раз тебе так ужасно, что ты "аж сбежала", то мы тебя примем и защитим". Одна девушка так четыре раза убегала и возвращалась, потому что каждый раз к этому прислушивались все новые родственники, вспоминает Анохина: "Сначала это были братья, потом мать, на четвертый раз – отец. И он, видимо, на этот раз что-то все-таки сделал, чтобы она жила нормально".

По словам экспертки, если раньше пострадавших они в основном вывозили в Россию, то теперь, после начала полномасштабной войны, вывозят в другие места. Когда началась война, Анохина подумала, что теперь все бессмысленно: "Я не знала, что делать: тупо сидела и смотрела в окно. Война опрокинула вообще все, во что я верила, что считала правильным, человеческим. А потом посыпались сообщения от девочек – с фотографиями побоев и просьбами о помощи. И я пошла работать, потому что нужно было помочь. Меня это привело в чувство".

На том конце был конкретный человек, и я могла отложить себя на потом, а сейчас – помочь ей, девочке, которая к нам обратилась, добавляет правозащитница: "Это единственное, что меня сейчас держит. Потому что я делаю конкретную, понятную, совершенно ясную и безусловно правильную вещь: я даю возможность человеку впервые в жизни свободно дышать воздухом".

• Бежавшие от насилия на Северном Кавказе часто сталкиваются с преследованиями со стороны родственников. Сотрудники правоохранительных органов задерживают их – поводом обычно становятся заведомо ложные обвинения в преступлениях, после чего родственники силой вывозят их обратно.
• Уроженка Чечни Лия Заурбекова дважды записала видеообращения, в которых подчеркнула, что уход из семьи был добровольным решением. Она попросила не искать ее, заверила, что находится в безопасности, и рассказала о физическом и психологическом насилии в семье. По словам девушки, она опасалась, что родственники ее убьют.
• В апреле Следственный комитет возбудил уголовное дело в связи с исчезновением Седы Сулеймановой – больше полугода назад ее в Санкт-Петербурге похитили чеченские силовики и вывезли в Грозный. Дело расследуют по статье об убийстве.