Из 87 боевиков из Ингушетии примкнувших к рядам НВФ на территории Сирии в живых осталось не более 15-20 человек, заявил глава региона Юнус-Бек Евкуров в интервью ТАСС. При этом, он также отметил, что значительная часть разочаровавшихся в радикальных идеях «уезжает в Европу», очевидно, опасаясь возвращения на Родину.
Адаптация конкурирующая с отчетностью
В Ингушетии нет условий для радикализации мусульман и их массового оттока на территорию Ближнего Востока, считают эксперты, ранее комментировавшие «Кавказу.Реалии» ситуацию в СКФО.
Однако на Северном Кавказе идет борьба между двумя моделями управления, обе из которых, по своей природе, нацелены на силовое структурирование жизненного пространства в республиках, отодвигая модели экономико-административного развития региона на второй план.
Речь идет о чеченской модели жесткой силы с подавлением любого инакомыслия, с коллективной ответственностью и массовыми репрессиями и ингушской концепции мягкой силы, с адаптационными комиссиями и диалогом между представителями разных направлений ислама.
Обе модели, по-своему эффективны, если, говоря о "hard power" не оглядываться на такие «мелочи», как Конституцию и права человека. Однако, метод мягкой силы не дает его противникам отчитываться перед федеральным центром красивой статистикой «борьбы с терроризмом» и хвастаться количеством уничтоженных боевиков, что, собственно, прямо пропорционально финансированию на эту деятельность, количеству штатов, наград, перспективам повышения.
Оттого, увеличение силовых операций в Ингушетии в первой декаде октября было воспринято многими в регионе, как победа модели «жесткой силы» и ее лоббистов.
Мертвые цифры
Российская статистика, во-многом, это научный некролог. Мало какая цифра из данных Госкомстата отражает реальное положение дел в экономике, отдельной ее отрасли, демографии и т.д. Все цифры подгоняются, все рисуется, так как нельзя говорить об экономической ситуации в стране, когда половина данных остается в теневом секторе.
Есть факты, что отсюда [из Ингушетии] их даже вынуждали туда уезжать сами спецслужбы.
Соответственно, трудно делать выводы об оттоке боевиков в Сирию, когда половина из них выдавлена самими силовиками, а другая половина узнала о своем статусе «однажды проснувшись», как это было, например, с ингушом Рашидом Евлоевым, объявленным "проходившим учебку в лагерях боевиков в Сирии" в то время, когда он жил, работал и учился в Турции. Или, как с Темуром Тумгоевым, получившим 18 октября уведомление от Генпрокуратуры Украины об экстрадиции в Россию по запросу ФСБ. История Тумгоева, как под копирку списана с дела Евлоева.
Статистика российских контртеррористов рисуется для отчетов, для премий, для званий и продвижения по карьерной лестнице, она рисуется для освоения бюджетов на борьбу с любимым делом.
«Есть факты, что отсюда [из Ингушетии] их даже вынуждали туда уезжать сами спецслужбы, делая предложение родственникам убитых ранее боевиков покинуть регион. Вторая версия — это ощутимое давление от силовиков, хоть и в меньшей степени, чем в других регионах», - говорит представитель одной из некоммерческих организаций республики.
«Общественное поле закатывается, никакие общественные инициативы не нужны, полный контроль, «дышите через нас», все должно быть по поручению главы, никаких самостоятельных проектов быть не должно. Такая политика ведется в регионе и после выборов это стало более отчетливо проявляться», - отмечает общественник.
Таким образом, региональная власть, во многих случаях, сама дает усомниться молодежи в том, что она готова взаимодействовать с нею, ограничивая любые самостоятельные инициативы снизу, подавляя их силой административного и силового аппарата.
Исламизация vs Радикализация
Участие представителей Ингушетии в рядах запрещенных, террористических организаций на территории Сирии не связано с каким-то конкретными религиозными общинами, считает директор исследовательского центра RAMCOM, экономист, кавказовед Денис Соколов.
Если человек на пути ислама, то перед ним стоит выбор — к какой группе примкнуть.
«Чаще всего туда едут люди, которые общаются с интернет-шейхами, а не с живыми имамами. Какая-то часть ингушей была ранее в подразделениях Имарата в Сирии, и могла остаться в исламских группировках, не вошедших в Джабхат ан-Нусру, а кто-то мог уйти с Умаром Шишани в ИГ ( все три организации признаны на территории РФ запрещенными — прим. «Кавказ.Реалии»). Но большинство тех, кто начинал в «Имарате Кавказ» - они, все таки, попадали в ИГ в меньшей степени. В больше степени туда попадают те, кто поехал после разгрома Имарата. Люди ехали из больших городов, оставляя учебу в институтах, ехали через Интернет», - отмечает Соколов.
По мнению эксперта, в Ингушетии наименьшая почва для радикализации, «там достаточно герметичное, традиционное общество и молодежь в большей степени под контролем старших, чем в других республиках».
«Есть община Насыр-Корта, которая удерживает молодежь в каких-то правовых рамках, да и в целом в регионе меньше давления. Большинство мирных салафитских проповедников получали угрозы от местных боевиков, а потом от членов ИГ. Они главные идеологические оппоненты террористов в борьбе за человеческие души. Если человек на пути ислама, то перед ним стоит выбор — к какой группе примкнуть. И пока существуют мирные проповедники, которые знают, как работать с молодежью - они будут выигрывать у агитаторов ИГ. Больше никто, кроме них, в аудитории, являющейся группой риска, конкурировать с пропагандой радикализма не может», - заключил Соколов.