Зарема Заудинова – режиссер, автор ряда резонансных спектаклей в Российском театре документальной пьесы "Театр.doc". В их числе постановка о суде над чеченским правозащитником Оюбом Титиевым, которую пытались сорвать силовики, а также спектакли о пытках в российских тюрьмах. В прошлом году Зарема покинула страну. Теперь она живет в Грузии, где разрабатывает компьютерную игру, в основу сюжета которой легли две войны в Чечне, и помогает украинским беженцам. Зарема планирует приехать в Киев, чтобы найти истории чеченцев, переживших новую войну.

В интервью Кавказ.Реалии Зарема Заудинова рассказала о чеченских родственниках, пытках и срыве спектаклей в России.

– Я родилась в маленькой деревне в Алтайском крае, – говорит Зарема. – Мой отец приехал из Чечни в Сибирь учиться и там встретил мою маму. Мама русская, из ссыльных донских казаков. Я считаю себя чеченкой, часть детства я провела у родственников в Барнауле. Когда мне было четыре года, отец вернулся в Чечню, я осталась с мамой.

Был 1994 год, начало первой чеченской войны. Мой отец прошел зачистки и фильтрационные лагеря обеих войн. Он никогда не воевал, он простой мирный житель, любит смотреть мультики. Но его похищали и пытали российские военные. Последний раз я ездила к нему в гости в Чечню в 2017 году.

– Как сложились ваши отношения с чеченской диаспорой в Барнауле?

– В школьные годы я гостила на каникулах у чеченских родственников. Я люблю читать, я книжный червь, а в нашей деревне Антоньевка была только сельская библиотека, это очень грустное место. На каникулах я читала сутками и от родни слышала: "Не трогайте Зарему, пусть читает, вырастет профессором". И в то же время они говорили: "Зарему надо пораньше отдать замуж, а то она со своими книжками будет слишком умной, никто не возьмет". Дяди мне не позволяли никуда ходить одной, только с братьями. Даже в книжный магазин нельзя было без сопровождения.

– Родственники отца настаивали, чтобы вы жили у них после школы?

– Да. Мы с мамой жили бедно. Она не могла бы мне позволить платное образование, не могла снимать мне квартиру в городе, обеспечивать и оплачивать вуз. Поступив учиться в Барнаул, я могла бы жить у дяди. Но я отказалась, поскольку меня по-прежнему ограничивали в передвижениях. Выходить из дома можно было только с братьями или старшими родственницами. Меня это радикально не устраивало, я решила, что поселюсь в общежитии, меня бытом не напугать. Отказ жить с родственниками вызвал грандиозный скандал. Но у меня появился доступ к библиотекам, книжным магазинам, семинарам, знаниям!

– Как родственники отреагировали?

– Диаспора стала на меня давить. Считали, что я должна вернуться и жить под их контролем, как положено чеченской девушке. Дяди звонили мне, моей маме, угрожали меня зарезать. Встречали после занятий, заталкивали в машину, вывозили за город и рассказывали, что я позор нации, что так жить нельзя, это неправильно, говорили, что я не знаю Коран. Это повторялось многократно.

В какой-то момент я сказала: "Ребята, я знаю Коран, а вы?" В конце концов от меня отстали. Я не считаю, что мы обязательно должны выходить замуж, сидеть дома, рожать и воспитывать детей, а мужчины могут принимать решения за нас. Я не верю в эту систему, не верю, что это благо для женщин, в том числе чеченских. Моя ролевая модель – это вайнахская женщина-воительница. Кавказ для меня – это про свободу, про равенство и уважение к каждому, а не про порабощение и бесправие. Это и есть для меня вайнахский дух.

– Родственники смирились с вашим решением?

– Когда не получилось вернуть под контроль, меня окончательно заклеймили "позором чеченской нации". Говорили, что я должна сменить фамилию и не позорить их. В то же время мой отец, живущий в Чечне, не запрещал мне жить одной.

– Но упреки продолжались?

– Да, причем для россиян я оказалась "черно*****", а в Чечне "позором чеченской нации". Я отщепенец. Все звания и "награды" собрала. Для меня это неплохая позиция. "Позор чеченской нации", которым меня объявили родственники, – это безопасность для них сейчас. Их не трогают за мою активную позицию в отличие от семей других активистов.

"Один российский драматург угрожал мне Кадыровым"

– В Москве вы ставили спектакли о пытках. Как это получилось?

– Однажды я посмотрела фильм Александра Расторгуева "Чистый четверг" и написала курсовую работу про другой его фильм "Жар нежных". Прочитала ряд его интервью, из них узнала о Школе документального кино и театра Марины Разбежкиной и Михаила Угарова. Стала гуглить, кто такой Угаров, нашла его пьесу "Обломов". Поняла, что я хочу хотя бы постоять рядом с этими людьми. У Угарова в интервью нашла упоминание Максима Курочкина (это украинский драматург, актер и сценарист), нашла его тексты. Я вдохновилась работами Угарова и Курочкина и в 2014 году приехала в Москву. Поступила в эту школу. Вскоре Угаров позвал меня к себе работать. Тогда у "Театр.doc" начались первые проблемы с властью.

Справка: на театр давил департамент имущества Москвы, расторгнув договор об аренде в одностороннем порядке. Московская полиция в конце 2014 года прервала показ в "Театре.doc" украинского фильма о Евромайдане. Ленту демонстрировали в поддержку украинского кинорежиссера Олега Сенцова. Полицейские забрали аппаратуру театра и переписали личные данные зрителей.

Я пришла в "Театр.doc", когда он стал совсем гонимым. Работала с Михаилом Угаровым и Еленой Греминой, основателями и руководителями по направлениям гражданского и правозащитного театра. Должностей там не было, только анархия. Я была ассистентом Угарова и ставила свои спектакли. Я ставила спектакль про пытки. Среди коллег у меня есть кличка "амбассадорка пыток".

– Тема пыток в вашей работе связана с тем, что через это прошли ваши близкие?

– Мне кажется, если для того, чтобы пытки как явление вызывали возмущение, гнев и жажду справедливости, нужно, чтобы твоего отца пытали (как моего), – то что-то не так с восприятием. Но да, когда я смотрю на пытки (любые), я вижу отца. От этого избавиться невозможно.

– Как реагировали зрители?

– Когда мы делали читку спектакля "Пытки", встал уверенный в себе театральный критик. Он сказал: "Мне кажемся, что "Пыткам" не хватает художественности". Я ответила: "Мне кажется, это вопрос к эфэсбэшникам, а не ко мне".

"Пытки были со времен античности", – он говорил. Мы читаем, наблюдаем, а людей пытают электрошоком и насилуют швабрами. А мы будем сидеть и метафоры придумывать? Они не работают.

– Когда на вас за это стали давить?

– Я почти с самого начала работы существую с "наружкой" и "прослушкой". Когда я встречалась с правозащитницами, работавшими по делу "Сети", я пришла с "подарочком" – тремя эшниками (сотрудниками Центра по противодействию экстремизму. – Прим. ред.) на хвосте. Были срывы спектаклей: то бомбы ищут, то гомосексуалов. Они так искали постановку про дело Али Феруза, буквально со словами "а где тут у вас про геев?". Давление – обычный фон моей работы.

Зарема Заудинова

В 2018 году в Чечне сфабриковали дело против руководителя местного офиса "Мемориала" Оюба Титиева. Уголовное преследование было по наркотической статье. В Грозном шел суд, и я поставила об этом спектакль. В России в то время проходил чемпионат мира по футболу. Премьера должна была состояться перед его началом. Дату мы не оглашали по соображениям безопасности. Тем не менее ее узнали. Моей маме звонили из ФСБ, чтобы уточнить мою национальность. У мамы случилась истерика. Она переживала, говорила, что я не выживу в тюрьме с моим гастритом. Я успокаивала ее как могла. Премьера состоялась, пришли послы и дипломаты разных стран, находящиеся в тот момент в Москве.

– Вы работали над проектом "Отдел боли". Это связано с пытками?

– После смерти моих Угарова и Греминой в том же году то, чем я занимаюсь, мы выделили в отдельное направление работы "Театра.doc", "Отдел боли". С новым руководством театра мы вскоре разошлись по политическим и идеологическим вопросам. Я ушла.

Для меня невозможно стоять рядом с людьми, которые поддерживают насилие. Один российский драматург угрожал мне Кадыровым из-за моих постановок и писал, что я "буду гореть". Практически все театральное сообщество промолчало, потому что этот драматург – их друг, они знакомы много лет, а я – чужая и неудобная. Они радостно лайкали его "извинения" в соцсетях, якобы угрожал не он, а водка, и обвинили меня в травле человека. И это все – поддержка тотальной безнаказанности и насилия, если такие явления не будут общественно порицаемы, их станет только больше – что мы и наблюдаем. Воюют с "фемками" за "романтику", а романтика в их понимании – это лезть в чужие трусы без спроса. Для меня денормализации насилия – ключевое в работе и в обычной жизни. Молчание сегодня – это поддержка войны.

"Чечню превратили в концлагерь внутри России"

– Вы перешли на онлайн-формат из-за цензуры и работаете над документальной исторической компьютерной игрой "Родина.doc". Что можно о ней рассказать?

– Мне стал тесен формат театра, поэтому я придумала документальную компьютерную игру. Это история современной России в катастрофах. Один из эпизодов – про первую чеченскую войну. Это сложнее, чем документальный спектакль. Кроме того, после 24 февраля (день начала войны России против Украины) концепция игры поменялась. Теперь это будет историческая документальная игра "Маршо" со свидетельствами о войне. Переводится с чеченского как "свобода" и как "безопасность". Мы покажем, как Чечню превратили в концлагерь внутри России.

– Чем отличается аудитория игры от аудитории спектаклей?

– Она гораздо больше. Я существовала в каком-то маргинальном отдельчике российского театра. В маленьком зале "Театра.doc" сто зрителей – это уже аншлаг. Но для меня это мало. Также я задумала текстовую игру-симуляцию "Пройди кастинг" о насилии в российском театре. О нем знают все, о нем все молчат.

Мне важно, чтобы к моему проекту имел доступ любой человек в любой точке мира. Кроме того, это новый язык для разговора о катастрофах. В компьютерной игре сочетаются драматургия, режиссура, анимация, работа с архивами и многое другое.

– В Грузию вы уехали по программе реабилитации. Что вас к этому привело?

– 2018 год был для меня "фестивалем похорон". Умер от сердечного приступа Угаров, вскоре умерла Гремина. А потом в Центральной Африканской Республике был убит Александр Расторгуев. Для меня он тоже был ключевой фигурой в профессии. Мне надо было искать финансирование для спектаклей, брать ответственность за все стороны работы, решать вопросы с полицией. Работать становилось все сложнее. И еще меня сломали свидетельства о пытках.

В 2021-м я уже была в клинической депрессии, не могла ни говорить, ни читать. Меня вывезли правозащитники по программе реабилитации, психотерапевты диагностировали посттравматическое расстройство и помогли с ним справиться. Мне было сложно принять помощь, потому что я всегда живу в состоянии "другим нужнее, у меня все не так уж плохо – я не в тюрьме, меня не пытали". В Тбилиси одна из психотерапевток сказала: "Вы помогаете людям, а теперь, пожалуйста, разрешите помочь вам".

После окончания программы я осталась в Грузии, потому что в России массово начали преследовать и сажать в тюрьму активистов, в том числе по делам об оправдании терроризма. А у меня спектакль "Пытки" про дело "Сети", когда девятерых молодых людей анархистских убеждений из Пензы и Санкт-Петербурга обвинили в создании террористического сообщества с целью подготовки терактов. Там звучат слова о том, что ФСБ – главный террорист. А в конце зачитывается список судей, следователей и прокуроров, которые по этому делу работали и виновны в пытках.

"Империя должна умереть"

– Где вас застала новость о том, что началась война?

– Я проспала войну. Было же до этого сообщение о признании Россией "ДНР" и "ЛНР" (Луганская и Донецкая области Украины, Россия считает их независимыми "народными республиками". – Прим. ред.). Все ждали эскалации конфликта. На этой почве у меня пропал сон. 24 февраля я встала в два часа дня, а у меня куча сообщений: "Зарема, война началась!" Я понимала, что это значит: россияне пришли убивать украинцев, все будет как было в Чечне. Зачистки, расправы над гражданскими, расстрелы эвакуационных автобусов в "зеленых коридорах". Россия будет пытаться уничтожить страну.

Недавно пришла новость о том, что в Мариуполе начали устраивать фильтрационные лагеря. А мы в Чечне знаем, что такое фильтрационные лагеря. Вскоре стали приходить сообщения о требовании выкупа за похищенных на оккупированных территориях. Думаю, федералы скоро начнут требовать выкуп за трупы, как в Чечне.

– Как украинцы попадают в Тбилиси и как им помогают?

– Сейчас большая волна беженцев из Херсона и Мариуполя. Люди по два месяца провели в оккупации. Они в чудовищном психологическом состоянии. Мэрия Тбилиси предоставляет гостиницу и питание на месяц бесплатно, но мест не хватает. Если в метро или на улице слышу украинскую речь, спрашиваю, нужна ли помощь. Купить сим-карту, найти жилье, подкинуть денег на еду, рассказать о волонтерских пунктах помощи или прислать список кафе, которые бесплатно кормят украинцев.

– В числе беженцев есть насильно вывезенные из Украины?

– Есть. Я называю это депортацией. Украинцев принудительно вывозят в Россию, и они пытаются любыми способами ее покинуть. Перевозчики требуют по 300–600 долларов за место в маршрутке или автобусе до Тбилиси. Российские пограничники нередко берут у них взятки. Это могут быть вообще их последние деньги. Грузия без помех пускает украинцев. Тбилиси становится главным перевалочным пунктом.

Недавно я встречала маму с дочкой из Мариуполя. Их очень долго продержали на границе. Мне звонят, говорят: "Здравствуйте, мы приехали из Украины". Я встретила их в три часа ночи, сняла номер в гостинице, привезла, предложила заказать еду. А они отказываются, говорят, у нас есть вода и консервы.

– Как россияне помогают тем украинцам, кто оказался на российской территории?

– В России много волонтеров помогают депортированным. Людей из Украины вывозят в том числе в Сибирь и во Владивосток и предлагают им низкооплачиваемую работу. У многих нет документов, некоторых везут в одних трусах. Во многих городах есть группы по сбору вещей. Например, у женщин нет прокладок. Меня недавно "исключили из чеченцев" за это слово в твиттере – непристойное по их мнению, – но я не устану его повторять. А война – это пристойно? А геноцид? Сейчас не та ситуация, когда стоит придираться к словам "прокладка" и "месячные". Потому что беженкам и депортированным – о ужас! – нужны прокладки. И да, шок-новости, у женщин есть месячные.

– Вы планируете приехать в Киев. Для чего?

– Я хотела собрать свидетельства российских военных преступлений. Я говорила с правозащитниками, они будут нужны для международного трибунала. Я сделаю ряд материалов для независимых изданий. Также планирую находить истории чеченцев в Украине и рассказывать о них. Сейчас нас – как народ – могут услышать. Так, как украинцы, никто не понимает, что российские власти сделали с Чечней. Сейчас можно подтолкнуть международное сообщество к признанию геноцида чеченцев. Мне кажется, это наша война, свободной Ичкерии. Мы должны быть рядом с украинцами.

– Через ваши проекты вы будете продвигать чеченскую культуру?

– Я планирую соединить академические исследования с искусством. У меня есть задача, сложная, но решаемая – создать центр исследований геноцида Чечни. Это будут изыскания в области вайнахской культуры, которую у нас отняли. Был такой чеченский писатель Саид Бадуев, у него есть феминистская поэма "ПетIимат", 1934 года. Эту поэму невозможно найти в сети, ее просто нет. Как там насчет плача о "великой русской культуре", ничего не смущает?

Вайнахскую культуру уничтожали столетиями – Российская империя, СССР, Российская Федерация, но главные пострадавшие – опять россияне. Даже не знаю, что сказать. Сочувствую, но Россия – это государство-агрессор, и пока за это никто не возьмет ответственность, а будут говорить о "великой русской культуре", ничего не изменится. А это должно измениться, это должно закончиться на нас – все эти "черно*****", "узкоглазые", "сдаем только славянам", "можем повторить" – должны закончиться. И они закончатся. Империя должна умереть, и она умрет.

***

С начала военного вторжения России на территории Украины погиб 4031 мирный житель. Более двух тысяч погибли в Донецкой и Луганской областях. Ранения получили более четырех с половиной тысяч гражданских лиц. Об этом сообщает Управление ООН по правам человека.