80 лет назад сотни тысяч чеченцев и ингушей без каких-либо доказательств обвинили в сотрудничестве с нацистской Германией и депортировали в Центральную Азию в вагонах для скотов. Жертвами репрессий стали десятки тысяч человек. В подкасте Кавказ.Реалии "Изгнанные: депортация чеченцев и ингушей" мы рассказываем о страшном времени в истории этих народов со слов самих пострадавших и их потомков, которые продолжают нести в себе боль старших.
Операция "Чечевица"
Выселению в сталинские времена подверглись 11 этнических групп: немцы, поляки, финны-ингерманландцы, крымские татары, турки-месхетинцы, корейцы, калмыки, карачаевцы, балкарцы, чеченцы и ингуши.
Депортацию последних власти назвали операцией "Чечевица" – она началась 23 февраля 1944 года. Ее жертвами стали почти полмиллиона человек, которых сослали в Центральную Азию – Казахстан и Кыргызстан. Чеченцев и ингушей обвинили в коллаборационизме, то есть в поддержке немецких захватчиков. При этом Чечено-Ингушская АССР ни одного дня не была под оккупацией немецкой армии: людей депортировали, "не дожидаясь" прихода нацистов.
23 февраля в 6:00 утра военные стали стучаться в дома и будить хозяев. К выселению привлекли до 19 тысяч работников НКВД, НКГБ и Смерша, а также около 100 тысяч бойцов войск НКВД. Они дали людям два часа на сборы. С собой разрешалось брать до 500 килограмм груза на семью, но по факту взять с собой столько не смог никто. Некоторые не успевали захватить даже верхнюю одежду.
Первое время никто не смел нам помочь – людей предупредили, что к ним везут людоедов
Жительница села Новые Атаги Тумиша Каригова ясно помнит день выселения. В 13 лет она оказалась оторванной от своей семьи, которая в то время жила в Грозном: "Прибыло очень много военных. Машины встали перед каждым домом, заблокировав калитки, чтобы никто не смог выходить. Солдаты зашли в дом, один был азербайджанец, который пытался успокоить нас. Он попросил взрослых брать больше еды в дорогу и сам помогал загружать машину".
Другие солдаты грабили людей и не позволяли ничего взять с собой, рассказывает жертва депортации, жительница Чечни Макка Джакаева: "Мы не смогли взять с собой даже еду. Одного из солдат удалось уговорить, чтобы он позволил матери вернуться домой и взять еды для дочерей".
Вагоны, в которые планировалось загрузить чеченцев и ингушей, были предназначены для перевозки скота. Очередь из эшелонов тянулась на 190 километров – от Хасавюрта в Дагестане до Беслана в Северной Осетии. Из архивных документов следует, что за первый день из республики увезли 333 тысячи человек. Спустя неделю, 1 марта, – уже 478 тысяч человек, из них 387 тысяч чеченцев и 91 тысячу ингушей. По данным официальных отчетов НКВД, в ходе операции были убиты 780 человек.
Хайбах: трагедия чеченского народа
Расставание с родными, отнятые у родителей дети, выселение и отправка в неизвестность – это еще не самое страшное, с чем столкнулись депортированные. Одним из символов депортации стала трагедия высокогорного села Хайбах, где военные заживо сожгли несколько сотен людей.
23 февраля на главной площади в Хайбахе собрали местных жителей и людей из ближайших хуторов. Накануне там выпал снег, и непогода срывала планы солдат НКВД – они рассчитывали перевести людей с гор на равнину, к железной дороге. Тогда Михаил Гвишиани, командующий операцией в этом селе, принял решение избавиться от тех, кто не мог идти: стариков, детей и беременных женщин.
Читайте также "Мы все еще не сошли с того поезда". Депортация чеченцев и ингушейЛюдям объявили, что все больные и престарелые должны дожидаться перевозки на равнину в конюшне местного колхоза имени комиссара госбезопасности Лаврентия Берии. Чтобы не замерзнуть, военные предложили занести в сарай солому и сено, вспоминал бывший заместитель наркома юстиции Чечено-Ингушской АССР Дзияудин Мальсагов. Затем конюшню подожгли. По оценкам Мальсагова, в ней оказались заперты около 700 человек. Большинство из них погибли в огне, тех, кто смог выбраться из пламени, расстреливали на месте. В отчетах НКВД убитые в дни выселения чаще всего записывались как оказавшие сопротивление властям.
"Не было еще ни одной ночи, чтобы я ложился спать и у меня перед глазами не вставала картина, которую я видел в Хайбахе",– говорил в интервью "Настоящему Времени" Мухид Галаев. В 1944 году ему было девять лет.
Саламат Гаев, один из авторов книги "Хайбах. Следствие продолжается" в интервью сайту "Эхо Кавказа" утверждал, что в конюшне сгорели 14 его родственников: "Делали экспертизу с судебно-медицинскими работниками. Из моей семьи там погибло 14 человек. У председателя сельсовета Абухажи Батукаева сгорело 19 родственников. У Гелагаевых из Рошни-Чу – 39, у Тазуевых – 10. И вот так у многих по 10, 15, 20 родственников погибло".
Гаев говорил, что тела хоронили в очень сложных условиях: "Их никто не считал, и времени на это не было. Не позволяли хоронить [убитых], поэтому [местные] выставляли дозор, а другие спешно похоронили 147 трупов на кладбище. Кости, которые нельзя было идентифицировать, захоронили в траншее – до лучших времен."
Жизнь в изгнании
Положение "спецпоселенцев" в Казахстане и Кыргызстане было крайне тяжелым. Те, кто пережил дорогу в лютый мороз в набитых людьми дощатых вагонах для скота, оказались фактически выброшенными посреди ледяной пустыни.
В Казахстане планировали построить дома для выселенных, но к июлю 1946 года, через два года после депортации, в Акмолинской области Казахстана, например, были готовы только 28 из 1000 строений, в Талды-Курганской области – 23 дома из 1400, а в Джамбульской и Карагандинской областях строить не начали вообще. В Киргизии на начало сентября 1946 года из 31 тысячи семей выселенных чеченцев и ингушей только 4900 имели крышу над головой. Подавляющему большинству пришлось ютиться под навесами в чужих дворах.
Аплаупту Раисова вспоминает, как шла в сугробах высотой в ее рост: "От вокзала в Казахстане мы добирались пешком несколько километров. Нам не разрешали помогать друг другу. Отца за то, что помог чеченке, арестовали, и он погиб в заключении, мы остались на попечении матери".
Такое отношение подтвердила и Тумиша Каригова, которой во время депортации было шесть лет: "Первое время на новом месте никто не смел к нам ни подойти, ни помочь – оказалось, людей предупредили, что к ним везут людоедов. От голода мы ели все что попадется – от остатков картофеля до колосьев пшеницы. От последних умерли моя тетя и две ее дочери сразу".
Мемориал жертвам депортации. Назрань, Ингушетия
У чеченки Азы в ссылке погибла мать, но семье не давали с ней проститься: "Хозяйка квартиры не позволила внести тело в нашу комнату и потребовала оставить его под деревом на улице. Подождав, пока она уснет, отец через окно протащил тело, и всю ночь мы провели рядом с матерью, чтобы рано утром, до того как проснется хозяйка, вынести труп обратно".
По воспоминаниям уроженца Чечни Сайд-Эмина Ибрагимова, который считает это время самым темным в жизни, даже тогда было место дружбе и взаимопомощи: "Когда кто-то умирал и дети оставались сиротами, все собирали деньги, помогали друг другу. Поэтому выжили больше людей, чем предполагали те, кто нас выселял".
Некоторых выселенных селили в бараки, вспоминает жительница Чечни Ясила Таяпова: "В нашей комнате было 13 человек. Отец и мать работали, там им давали две буханки хлеба, которые они приносили домой детям, а сами ели плошку супа из капусты. Чтобы было что есть днем, пока вечером не придут с работы родители, дядя собирал выброшенные зерна, корешки от капусты, кожуру картофеля".
Отец и мать приносили детям с работы две буханки хлеба, а сами ели плошку супа из капусты
Сайд-Эмин Ибрагимов родился в депортации и свое детство называет "плошным ужасом": "Нас в то время считали, ну, прямо скажем, дикарями. Такая пропаганда советская шла, что мы жестокие, вплоть до того, что людоеды. Когда мы, дети, выходили со школы, нас градом камней встречали. Это были дети – русские, казахи, ну все, кто там жил".
В 1953 году, когда Сайд-Эмин Ибрагимов учился во втором классе, его и еще нескольких ребят за хорошую учебу наградили поездкой в Москву. По его воспоминаниям, в школе был большой скандал: как это – отправлять ребенка депортированных родителей? Но за него вступилась учительница. На эту поездку пришлась смерть Иосифа Сталина – Сайд-Эмину удалось увидеть его в гробу.
Кончина Сталина дала надежду на возвращение почти полумиллиону депортированных чеченцев и ингушей. Однако позволили им это только через несколько лет – в 1957 году. По свидетельствам историков, чеченцы и ингуши не ждали организованной властями перевозки – опасаясь, что это решение могут отменить и оставить их в ссылке, они добирались на перекладных, сами покупали билеты. В первый же год на родину уехали 140 тысяч человек – но многим из них оказалось некуда возвращаться.
Возвращение
Расстояние между территорией современной Чечни и Казахстана – почти три тысячи километров: сейчас это 40 часов езды на машине, тогда люди много дней добирались на поездах.
О первом дне, когда стало известно, что из ссылки можно вернуться домой, Сайд-Эмин Ибрагимов говорит: "Такое торжество было. Помню, один старик стрелял в воздух из двустволки, милиция прибежала, его забрали вместе с ружьем. Мы возвращались в товарных вагонах, но тогда уже тепло было. И тоже долго ехали. Помню, как одна бабушка осталась, опоздала на поезд, и молодежь вызвалась спрыгнуть с вагона, чтобы ее принести".
Когда людей везли в Казахстан, умерших по дороге они закапывали в снегу, а на обратном пути – хоронили в землю, вспоминает жительница Грозного Аза: "Туда мы ехали 15 дней и ночей, вернулись за неделю. Остановки не были такими частыми, останавливались, только чтобы поесть где-то. Когда приехали в родное село, в нашем доме жили учителя и врачи. Нам не отдавали наши жилища, даже на порог не пускали. Я была с двумя детьми на руках, дядя мой забрал нас к себе. Потом мой деверь приехал за нами, сказал, что дом освободили и мы можем туда вернуться".
Женщина плачет на Мемориале в память о жертвах депортации. Архивное фото
Советские власти отдали дома выселенных чеченцев и ингушей жителям Центральной части России и Украины, которые обживали их в течение 13 лет. В некоторых случаях вернувшимся из депортации приходилось выкупать собственные дома.
В Чечне и Ингушетии возвращающихся не ждали, говорит член совета правозащитного центра "Мемориал", исследователь массовых депортаций Александр Черкасов: "Республика, упраздненная в 1944 году, была восстановлена не в своих исходных границах. Какие произошли изменения? Пригородный район остался за Осетией, туда ингушей не пустили, значительное их число поселилось в Грозном. Но и там особенно не проживешь. Ведь рабочие места заняты тем самым "правовым населением", переселенным из России".
По воспоминаниям Сайд-Эмина Ибрагимова, людям приходилось ютиться на подселении, в общественных зданиях, в землянках или на улице под деревьями: "Нас очень плохо встречали, обзывали все время всякими плохими словами: "Вас тут не хватало, езжайте, откуда приехали". Мы в Грозном жили в землянках: накрывали досками и жили на улице. Потом уехали в родное село, в Урус-Мартан. И там тоже жили на улице. Наконец нам удалось выкупить наш дом".
Из-за того, что власти не продумали (или не хотели думать), где и как вернувшиеся чеченцы и ингуши будут жить, постоянно возникали конфликты, рассказывает исследователь Александр Черкасов. Наивысшей точкой этого напряжения стал бунт августа 1958 года, когда тысячи людей ринулись на улицы города, требуя публичной казни чеченца и выселения всего народа из рабочих кварталов Грозного.
"В августе 1958-го в Грозном на танцах чеченец зарезал русского парня. Обычный криминал, но дальше начинается нечто небывалое. Сооружают помост, на помост ставят гроб с телом, поскольку август в Грозном – это жара, тело обкладывают льдом. И три дня около этого тела идет непрекращающийся митинг, выступают советские работники, простые жители, начальство. Ночью все это продолжается при свете прожекторов. В общем, накачивают толпу, а дальше эта толпа идет по городу и убивает чеченцев", – рассказывает Черкасов.
Нам не разрешалось говорить о депортации. Это слово было запрещено
В это время в Грозном еще оставался школьник Сайд-Эмин Ибрагимов – он наблюдал за ожесточенной дракой, перестрелкой, борьбой с прибывшей милицией, видео раненых и много крови. От возможного ранения самого мальчика спас "старый чеченец": "Он меня схватил и побежал куда-то со мной. Он меня спас или просто не хотел, чтобы дети там были. Я видел одного лежащего человека, на него никто внимания не обращал".
На улицах люди выкрикивали лозунги: "Вон чеченцев из Грозного", "Да здравствует Грозненская область!", "Заселить Грозненскую область новыми мигрантами из России".
Достаточно быстро, как и при других массовых волнениях в Советском Союзе, толпа перешла от убиения "неправильного народа" к штурму административных зданий, продолжает Черкасов. Властям пришлось вводить войска из соседних регионов.
Нерешенными оставались и земельные проблемы. Игнорировались проблемы десятков тысяч чеченцев, живших ранее в Дагестане. Ингушские села в Пригородном районе Северной Осетии оказались под запретом для возвращающихся из депортации. Этот неразрешенный вопрос в 1992 году выльется в конфликт, в котором погибнет около шестисот человек
Война с памятью
Даже получив право вернуться из депортации, чеченцы и ингуши столкнулись с тотальным замалчиванием истории – говорить о незаконности выселения и выдуманных основаниях для нее в Советском Союзе было запрещено.
Такой запрет действовал, например, на историческом факультете госуниверситета в Грозном. Об этих временах вспоминает историк, автор многочисленных работ о Кавказской войне Майрбек Вачагаев: "Я поступил в 1982 году на исторический факультет, и первое, что меня и моих сокурсников удивило, – это то, что нам не разрешалось говорить о депортации. Это слово было запрещено. Его ни в коем случае даже в коридорах факультета не разрешалось произносить. Сначала это было странновато, потом мы поняли, что такого же рода запреты касаются и других тем – Кавказской войны, Шейха Мансура и так далее".
По словам историка, запрет был настолько суровым, что любого, кто его нарушит, могли попросить написать заявление об уходе из университета. Однако все изменилось, когда к власти пришел первый президент СССР Михаил Горбачев.
"С появлением Горбачева впервые мы вдруг почувствовали, что, оказывается, можем задавать этот вопрос, – делится Вачагаев. – Самым первым мы спросили нашего преподавателя научного коммунизма. Мы сказали: "Вы подтверждаете, что это была правильная акция в отношении чеченцев и ингушей?" Он сказал: "Да, я считаю, что это было правильно, раз это сделала советская власть". Мы все встали и вышли в знак протеста. Потом от этого преподавателя отказались все студенты других факультетов".
В годы непризнанной Чеченской республики Ичкерия в Грозном появился памятник депортированным. Мемориал скульптора Дарчи Хасаханова стал первым в своем роде. В него включили сотни надгробных плит, которые в годы депортации забирали с чеченских кладбищ и использовали для строительства мостов, дорог и домов. Для мемориала их нашли и перевезли в Грозный. На памятнике были выбиты слова: "Не будем плакать! Не сломимся! Не забудем!", ставшие девизом для выживших в годы депортации и их потомков.
Памятник был простым, но душевным и притягательным, вспоминает Майрбек Вачагаев: "Когда я заходил в этот двор, было ощущение, что ты как бы общаешься с теми, кто скончался в период депортации. Взрослые люди, которые пережили это, приходили сюда, просто для того, чтобы просить Всевышнего об успокоении для погибших".
После начала второй войны в Чечне в 1999 году отношение к памяти о депортации в публичном поле в России меняется вновь
"Было решено, что депортация, которая объединяла людей в период Ичкерии, должна быть опять выведена за скобки. У чеченцев опять должен появиться синдром вины: "Вы предатели, когда все воевали и умирали, вы сотрудничали с немцами". Чеченскому руководству пришлось взять на себя исполнение такого решения Кремля, и они начали говорить: "Мы сами виноваты, раз такое произошло". Это было самое обидное. Это самое было унизительное, когда ты слышишь от своего же руководства, от своих же людей, от своей национальности слышишь о том, что депортация имела под собой основание".
В 2012 году нынешний глава Чечни Рамзан Кадыров перенес День памяти и скорби (23 февраля) на 10 мая – это дата похорон его отца, Ахмата Кадырова. Этот шаг привел к неофициальному запрету на проведение в республике траурных мероприятий. При этом в соседней Ингушетии они продолжали существовать.
Я не бегал, я представляю свободное сообщество чеченцев. Я продолжаю им быть и поэтому никакого "падишаха" у меня нет
Спустя два года, 23 февраля 2014-го, президент Ассамблеи народов Кавказа Руслан Кутаев организовал в Грозном конференцию, посвященную годовщине начала депортации. Он не согласовывал эту дату с властями. На собрании, по словам Кутаева, присутствовало более ста человек. Несколько докладчиков говорили о депортации, истинных причинах отправки людей в ссылку, количестве погибших и о том, как память об этих событиях в республике начала замалчиваться.
После собрания Кутаеву позвонил один из узкого круга приближенных Рамзана Кадырова: "Звонок. Смотрю – все семерки. Откровенно удивил меня такой номер. Оказалось, это звонит Магомед Даудов, председатель парламента Чечни. Он говорит, вот наш падишах зовет тебя к себе. Я ответил, что у меня нет падишаха. Я всю свою жизнь хвастался, гордился тем, что у меня не было ни царей, ни королей, ни князей, ни хана, я не бегал, я представляю свободное сообщество чеченцев. И я продолжаю им быть и поэтому никакого падишаха [нет]. Сказал, что не приду, потому что я к ним на работу не нанимался".
В том же году Руслана Кутаева приговорили к 3 годам и 10 месяцам колонии за хранение наркотиков. Как убежден он сам и его защитники, это дело было сфальсифицировано в качестве мести за конференцию. Правозащитники "Мемориала" объявили Кутаева политическим заключенным.
Отмена запрета
Ситуация с отношением к памяти о депортации снова начала меняться в Чечне в 2018 году. Тогда Рамзан Кадыров объявил о строительстве мемориала в селе Хайбах, а годом позже назвал депортацию "вероломным преступлением сталинско-бериевской клики".
Спустя четыре года помощник президента Владимира Путина и бывший министр культуры России Владимир Мединский поучаствовал в написании нового школьного учебника по истории страны. В нем утверждается, что основанием для сталинских депортаций якобы были "факты сотрудничества" карачаевцев, калмыков, чеченцев, ингушей, балкарцев и крымских татар с оккупационными войсками гитлеровской Германии. Эта глава учебника называлась "Пособники оккупантов".
Читайте также Внушить чувство вины? Учебник по истории России и депортация народов КавказаИсторик Майрбек Вачагаев не думает, что такая коннотация репрессий появилась в учебнике случайно: "Это была не оговорка, так власти опять решили заставить людей защищаться и оправдываться. То есть, когда ты оправдываешься, сам факт этого воспринимается так, будто ты берешь ответственность за то, что произошло".
Школьный учебник вызвал большое возмущение в республиках Северного Кавказа. Против него выступили и в Ингушетии, и в Чечне, где это произошло на уровне руководства республики. Вскоре в регион приехал министр просвещения России Сергей Кравцов – он презентовал Рамзану Кадырову учебник с исправленной главой.
Травма поколений
Теперь память о депортации хранят потомки выживших в изгнании – с ними остаются не только воспоминания, но и переходящая из поколения в поколение травма.
Раиса Борщигова – журналистка и правозащитница, она родилась в селе Давыденко Ачхой-Мартановского района Чечни. Сейчас Раиса живет в Америке. Когда ее родных выселили в Талды-Курганскую область Казахстана, ее отцу было четыре года: "Он потерялся по дороге, когда солдаты согнали всех жителей села. К счастью, когда их погружали на поезда, дядя нашел его каким-то чудным образом. Мой отец очень ярко помнит все, что происходило, он это рассказывал в форме приключений, потому что он сам по себе человек очень позитивный. Несмотря на все ужасы, которые ему пришлось пережить на протяжении всей жизни, он всегда сохраняет вот это чувство юмора, оптимизм. Это связано с тем, что у него очень сильная вера, он верит в предопределение, и в то, что бог посылает испытания".
Я чувствую боль моего дедушки и до сих пор ношу ее в себе
Бабушка, мать отца Раисы, ничего не смогла взять с собой в ссылку, кроме мешочка с кукурузой и сундучка с самыми дорогими ей вещами – отрезом ткани и украшениями. Уже в Казахстане бабушка Раисы обменяла эти вещи на корм для скота, который удалось купить у местных жителей. Этим они и питались первое время.
Муж бабушки и ее дочь, тетя Раисы, умерли в ссылке: "Когда умер дедушка, бабушке и детям приходилось очень трудно. У моего папы с десяти лет начался рабочий стаж. Он ухаживал за бычками в местном совхозе, кормил их. Заодно ходил в школу, из-за чего у него осталось огромное чувство вины перед старшим братом. Его в школу не пустили – некому было в полях работать".
Зарина родом из Ингушетии, она тоже давно не живет в республике. По ее словам, в семье тема депортации всегда замалчивалась, обходилась стороной. Однажды она попыталась расспросить своего дедушку о годах в изгнании. Он сидел на скамейке и немножко раскачивался из стороны в сторону, говорит Зарина: "Дедушка смотрел в одну точку и начал плакать и молиться. Он сказал, пусть Всевышний убережет все народы от тех мучений, которые мы пережили. Он плакал, и уже я не знала, как реагировать, потому что я впервые видела дедушку плачущим. Тогда я почувствовала его боль и до сих пор ношу ее в себе".
Траурные мероприятия в годовщину депортации в Ингушетии. 22 февраля 2024 года
"Мы не застали депортацию, но она сильно отразилась на нас, потому что инстинкты выживания, даже в местах, где тебе они абсолютно не нужны, все равно проявляются. Например, мой отец и моя тетя не могли проходить мимо выброшенной еды, им обязательно нужно было ее подобрать либо скоту отдать. Отец всегда говорил, что самое страшное – это не война, а голод. Можно любую войну пережить, если есть мешок кукурузы. Вот эта травма очень сильно отражалась на нашей жизни", – говорит правозащитница Раиса Борщигова.
По ее словам, эту тревожность ощущают и те, кто уже давно не живет в России: "Стоит верить властям или нет? В моем случае мне кажется, что мне удается в силу многих обстоятельств какую-то черту провести и сказать: нет, вот есть реальность. Вот, я здесь чувствую себя в безопасности. У меня была возможность учиться, развиваться, то есть анализировать это все. Мне просто страшно представить, что может твориться внутри у людей, у которых не было этой возможности все это прорабатывать".
Историческая память помогает Раисе видеть параллели с другими народами, которые также в разные периоды подвергались репрессиям: "Когда слышишь историю, например, латиноамериканцев… Я работаю в активистской деятельности и, соответственно, сталкиваюсь с многими активистами и активистками из разных регионов, возникает какая-то параллель, и у меня сразу какой-то флешбэк".
В России 23 февраля отмечают день защитника отечества, бывший день советской армии. В большинстве российских регионов это праздник (с официальным выходным), но не в Чечне и Ингушетии. Об этом говорит Зарина, она вспоминает историю, в целом показывающую отношение к памяти о депортированных в других российских регионах: "Моя подруга выросла в Санкт-Петербурге и приехала ко мне в Ингушетию. Я привела ее на экскурсию в мемориальный музей, там была отдельная комната про депортацию. Подруга говорит: "Ну, не могли же просто так депортировать". То есть у россиян, в частности, есть такое, несмотря на то что мировым сообществом уже признано: Сталин был одним из самых кровожадных руководителей XX века, а депортации были незаконными".
Боль и поколенческую травму, которую пережили не только чеченцы и ингуши, но и все выселенные народы СССР, может облегчить только признание незаконности депортаций на государственном уровне, убеждена Раиса Борщигова: "Мне кажется, это будет продолжаться до тех пор, пока не будет установлена справедливость. Под этим я имею в виду полное признание властями того, что произошло".