Депортированный из Франции уроженец Чечни, общественный деятель и беженец Магомед Гадаев до последнего боролся за право остаться в Европе. До высылки он провел 145 дней в депортационной тюрьме. После этого Гадаев через адвоката обратился в суд, который встал на его сторону, подтвердив, что высылка в Россию для него смертельно опасна.

25 марта Гадаева освободили, он каждый день ходил отмечаться в полицию и полагал, что опасность миновала. Но 8 апреля его вновь задержали и на следующий день депортировали. В московском аэропорту Шереметьево, куда прилетел Гадаев, его 12 часов удерживали сотрудники ФСБ – "по договоренности с МВД Чечни".

Правозащитникам все же удалось вызволить чеченского беженца, но еще через несколько часов стало известно, что кадыровцы окружили дом в Новом Уренгое, в котором он укрывался. Гадаеву пришлось обратиться в местное управление МВД с просьбой о госзащите. Несмотря на это, его все равно передали в руки кадыровцам.

Задержания, аресты и высылки беженцев из Европы – распространенная вещь. Судьба чеченцев в этой стране значительно усложнилась после убийства 18-летним чеченцем учителя Самюэля Пати под Парижем в октябре прошлого года.

Гадаева арестовали спустя три дня после того теракта во время ежедневной отметки в полиции. Между тем он широко известен в чеченской диаспоре Европы. Магомед Гадаев – член правления общественной организации Барт Маршо, заведующий общественным направлением. Кроме того, он состоит в Ассамблее чеченцев Европы.

В 2009 году он стал ключевым свидетелем по делу о похищении и пытках чеченскими силовиками Ислама Умарпашаева. Чеченца тогда взялся защищать "Комитет против пыток". Оказавшись в Европе, Гадаев дал показания по делу, рассказав о пытках и казнях в Чечне.

Еще до депортации Магомеда Гадаева корреспондент Кавказ.Реалии поговорил с ним о том, как он отбывал срок за участие в войне против федеральных войск, как вышло, что он стал свидетелем в деле Умарпашаева, а также о последствиях этого шага и злоключениях во Франции.

"Мама думала, что я давно умер"

– В 16 лет, еще не окончив школу, я взял в руки оружие, был 2000 год, родное село Закан-Юрт пострадало от войны. Вместо учебы и мирной жизни я оказался под бомбежками, вокруг гибли мирные люди, российская авиация уничтожала целые улицы.

– Как вы впервые попали в тюрьму?

– В 2004 году меня первый раз похитили кадыровцы, забрали меня из дома. Обвинили, что я воевал против России, вменили статьи 208 и 222 Уголовного кодекса – участие в банде и незаконный оборот оружия. Но на следствии сказали, что амнистируют, если я буду на них работать. Чтобы этого избежать, я уехал в Казахстан, а в Чечне задержали моих друзей. Под пытками они дали показания против меня. Якобы я был их командиром, уводил их с собой в лес. Тогда меня объявили в розыск, сначала федеральный, а потом международный. Я связался с отцом, тот приехал за мной в Казахстан.

В 2006 году я вернулся в Россию. Мне светил срок в 18 лет тюрьмы, исходя из показаний, которые дали свидетели. Я просил очную ставку, поскольку они невольно оговорили меня. Уверен, что они бы отказались от всех показаний против меня. Однако, никаких очных ставок не было, меня посадили на три года в тюрьму в Чернокозово.

Интересно, что к моим родителям все равно приходили из местной администрации, говорили, что я в розыске. Через два года и семь месяцев меня освободили условно-досрочно. Помог мне в этом бывший начальник охраны Аслана Масхадова, Висхан, который сейчас находится ближе к Рамзану Кадырову.

Он приехал и решил вопрос, сказал: "Вы воевали, амнистированы, уже отсидели". Потом пять месяцев, которые мне оставались, ходил отмечался. Но попав один раз в поле зрение кадыровцев, я уже не мог спокойно жить, от меня уже не отставали.

– Вас снова похитили?

– Да. 1 ноября 2009 года ко мне в дом заскочили вооруженные люди в масках и снова увезли. Пять месяцев я находился в подвале у ОМОНа. Обвиняли, что я снова занимаюсь экстремизмом. Туда привозили людей, а затем убивали. Как именно убивали, мы не видели, но мы видели, как пытали. Их выводили, а потом мы узнавали, что их убили.

Потом привезли Ислама Умарпашаева. Его отец через "Комитет против пыток" подал заявление в Европейский суд по правам человека. Европейский эмиссар надавил на Россию, и Умарпашаева нашли по спутниковому телефону. В том же подвале нашли и меня.

1 апреля 2010 года нас вывели из подвала и взяли с нас слово, что отец Ислама Умарпашаева заберет заявление о том, что сына похитили. Именно через него нашли и меня. Мои родные все эти месяцы вообще не знали, где я, жив или нет. Я числился без вести пропавшим. Мама думала, что я давно умер. Когда меня привезли домой, она упала в обморок. Когда родные спрашивали обо мне у силовиков, те отвечали, что меня давно убили и похоронили, не интересуйтесь.

– Вы решили уехать из Чечни из-за угрозы нового похищения?

– Меня предупредил человек, работавший в ОМОНе, что меня могут убить как свидетеля. Я хотел сделать загранпаспорт, но в инстанциях отказали. Я уехал в Москву. На Казанском вокзале меня задержала местная полиция. Опознав во мне чеченца, били, говорили, что я воевал против русских, угрожали расстрелять. Я с ними поспорил, отвечал, что меня судили, я свой срок отсидел, вот мой приговор. Те грубили, мол, да мы знаем, как у вас судят. Я говорил, вот с ними разбирайтесь, моей вины нет. Оказалось, что за мной следили и запугивали моих родных, когда я скрылся.

Потом мне удалось оформить загранпаспорт, заплатив 1300 долларов, и я уехал в Польшу. Там у меня интересовались: где ты купил паспорт? Оказывается, он был без подписи. На паспорте жены была подпись, а на моем нет. Впоследствии этот паспорт подтвердил мою версию причины бегства из России. Я в Польше его выкинул.

– Впоследствии вы стали свидетелем по делу о похищении Умарпашаева, как это вышло?

– В Польше со мной связался Умарпашаев. Его родные приезжали к моим родственникам в Чечню, просили, чтобы я дал показания по его делу, но я отказывался. Потом Умарпашаев в каком-то чате стал писать под моими именем и фамилией. Один мой знакомый позвонил мне, спросил: "Ты почему там под своей фамилией сидишь? Ты еле спасся, убери это". Я ответил, что это не я. Это оказался Умарпашаев.

В 2011 году "Комитет против пыток" обратился ко мне. Объяснили, что мои показания помогут посадить преступников. После первых же моих свидетельств к моим родственникам в Чечне пришли силовики, и опять начались неприятности. В Польше тоже ко мне пришли кадыровцы, начали угрожать.

В 2012 году я перебрался во Францию и попросил там убежища. Местные власти разрешили организовать дачу моих показаний. Я встретился с [главой "Комитета против пыток"] Игорем Каляпиным в Париже, пришла также представитель организации "Гражданское содействие" Елена Буртина, главный следователь по особо важным делам по Северному Кавказу Игорь Соболь, переводчики и французский комиссар. Дело происходило в городе Нант. Мне показывали фото тех, кто меня пытал, я рассказывал все, что знаю.

После этих показаний мне снова начали звонить и угрожать. Один из пытавших меня звонил с угрозами, потом он прислал человека, который требовал от меня опровергнуть сказанное.

"Основание – меня считают угрозой"

– В 2015 году, после первых терактов во Франции, ко мне пришли люди в масках и сказали, что считают меня радикалом. Они обыскали весь мой дом. Обвиняли, что я езжу в Лилль. Я сказал, что никогда туда не ездил. Тогда они заявили, что я знаю чеченца, который приехал во Францию в 2010 году с фальшивой визой. Он получил статус беженца и живет во Франции. Позже, в суде мой адвокат заявил, что знать этого человека не преступление.

Я заявил, что я езжу в Бельгию, а не в Лилль. Я показал им фото женщины с двумя детьми, сказал, что езжу к бывшей жене.

Несколько раз мне предъявляли, что я был якобы в Чечне революционером и из-за этого приехал во Францию. Революцией они называли мое участие в боевых действиях в Чечне против российских федералов, хотя Европейским судом уже признано, что это была не революция, а война за независимость. Но так как Ичкерию не признали, есть возможность трактовать вольно те события.

– Вы активно участвуете в общественной жизни диаспоры, не являетесь религиозным фанатиком, но осенью прошлого года снова были задержаны, почему?

– В январе 2019 года французские власти отказали мне в политическом убежище из-за того, что у меня был статус беженца в Польше. Меня хотели депортировать в Россию. Спустя несколько дней мой польский статус был аннулирован. Полтора года я ждал пересмотра прошения, хотя по закону предусмотрено полтора месяца.

Я выиграл суд дважды, судьи постановили, что в Россию депортировать меня незаконно. Но миграционные власти не сдавались, обжаловали решение. А после обезглавливания учителя меня посадили в тюрьму и объявили о скорой высылке в Россию. Основание – меня считают угрозой для Франции.

Мой адвокат обжаловал это в ЕСПЧ. Оттуда прислали вопросы, как меня можно отправлять в Россию, если есть запрещающие судебные решения. Тогда местный префект вынес новое решение депортировать меня в Польшу. Я заново обжаловал. 8 декабря 2020 года состоялся суд, он посчитал, что решение префекта верно. Потом адвокат обжаловал это в главном суде по беженцам. Суд принял мою сторону.

Я вышел, каждый день хожу отмечаться в миграционку и ежедневно рискую снова быть арестованным. Есть много примеров, когда арестовывали или отправляли на депортацию человека, пришедшего отмечаться. У меня есть несколько решений судов, что меня нельзя отправлять в Россию. По закону меня не могут депортировать, но, как говорит адвокат, они могут сделать это и вне закона. Мы боимся этого.

Недавно из Германии выслали чеченца Асламбека Саралиева, которого в Чечне пытали дубинкой. Со мной в депортационной тюрьме сидели Лези Арцуев и Магомед Джабраилов. Магомеда депортировали, а Арцуев вышел, отмечался пару дней назад, и его задержали. На следующее утро его посадили в самолет и выслали в Россию.

Когда во Франции ты просишь азуль (статус беженца), тебя не вправе депортировать. Когда ты получаешь первый негатив (отказ) и обжалуешь его, тебя тоже не депортируют. Но после третьего решения тебя уже могут беспрепятственно выслать. У меня уже три негатива. Процесс высылки остановлен решением Европейского суда.

Во Франции есть много разнообразных законов и правил. Если человека объявляют угрозой для Франции, префект имеет право на одну ошибку в отношении него. Есть право на ошибочное решение, которое может стоить жизни человеку.

– Нередко в адрес чеченцев в Европе звучат упреки, что они пытаются решать проблемы драками или потасовками. Как можно это исправить?

– Как общественный деятель я всегда останавливаю чеченскую молодежь, которая хочет пойти бороться с наркодилерами. Объясняю, что есть полиция, обращайтесь туда. Это не ваше дело разговаривать с наркодилерами, если они в дом к тебе не заходят и к домочадцам не пристают, не продают им эту анашу. Тут есть власть, полиция, они сами разберутся, это не наше дело. Вы можете сказать: "Ребята, уйдите из этого двора". Если их тут заметили, надо снимать их на телефон и отправлять видео в полицию. Если же полиция не выполняет свою работу, есть второй орган – "полиция над полицией".

Ты можешь свой отчет отправить в это вышестоящее ведомство, сказать, что эти полицейские не работают, не останавливают наркодилеров. То же самое, если произошла драка, идите пишите в полицию заявление. Я убеждаю также не преследовать сексуальные меньшинства. Это их образ жизни, закон им этого не запрещает.

То же самое касается карикатур на пророка. Французский закон не запрещает надругаться над религией и над всеми святыми. Я призываю всех чеченцев, кто приехал в Европу, не навязывать свою культуру, не пытаться внедрять свой устав в чужой монастырь. Тебе дают молиться – молись у себя дома. Не надо посреди улицы молиться, для этого есть специально отведенные места, даже в школах они есть.

Ты приехал, чтобы спасти свою жизнь – спасай свою жизнь, тебя будут охранять. Получай образование, а если наркодилер или еще кто-то тебе мешает, звони в полицию. Через 10, от силы 40 минут полиция приедет, это 100 процентов. Это неправда, что полиция не реагирует. Если не отреагировала, вытаскиваете телефон, снимаете и несете запись в полицию, обращаетесь к адвокату.

Я тоже, когда приехал во Францию, не понимал, куда попал. Если не нравится, езжай в Турцию или иное исламское государство, в Саудовскую Аравию, например, и живи там. А Европа живет по-своему. Навязывать не надо, как кому здесь ходить.

Я для себя выбрал профессию, хочу быть общественным деятелем. А вообще, могу любую работу. Строителем могу, любую работу я знаю. За девять лет во Франции я изучил множество законов. Французских, российских, чеченских. Уголовный кодекс хорошо выучил, могу любому дать совет, как надо судиться и когда что делать.

"Кадыровцы будут наказывать за каждое слово"

– Чем французская тюрьма отличается от чеченской?

– Пытки, избиения – в чеченской тюрьме работники вынуждены это делать. Когда меня первый раз задерживали, все контролировал человек из ФСБ. В 2006 и даже в 2009 году, если у вас хорошие связи, можно было чего-то добиться. Были правозащитники, была жива Наталья Эстемирова (российская правозащитница, работавшая в Грозном. – Прим.), могли что-то сделать. Но сейчас ситуация катастрофическая. В Чернокозово в начале 2000-х любого могли ударить, убить, и ни с кого за это никто не спрашивал.

Во французской тюрьме, если чего-то просишь, тебе охрана отвечает: не можем, нельзя, искюземуа. Обращаются вежливо. Но тут, в депортационной тюрьме постоянная угроза высылки. Если человек больной, инвалид, ногами не ходит, его могли просто связать и посадить на самолет. Тюремщики здесь ненавидят правозащитников за огласку всех незаконных действий. Здесь играет роль наличие связи – я всегда звоню журналистам, даже из тюрьмы.

Я написал доверенность через адвоката, если что-то случится, есть человек, который будет судиться вместо меня. Я решил, что буду сопротивляться, если меня будут насильно выдворять. Лучше я посижу во французской тюрьме, чем меня будут унижать и убивать, заставлять давать показания против моих друзей.

Кадыровцы будут наказывать за каждое мое слово, за каждый пост в фейсбуке. Скажут: "Просили, чтобы ты вернулся, ты думал, что Европа тебя защитит?" Нет, лучше тут умереть, чем вернуться в Россию. Думаю, меня бы давно насильно выслали, если бы мое дело не получило огласку, в том числе через ваше издание.

Мне повезло с защитником. Это очень добросовестный юрист. Он выиграл несколько судов и до сих пор меня защищает. Когда вас высылают и у вас есть угроза на родине, адвокат имеет право подавать в Европейский суд в связи с экстренной угрозой по 39 параграфу. ЕСПЧ задает вопросы властям страны, которая высылает.

Как-то ЕСПЧ разрешил выслать моего друга. Но потом адвокат нашел досье, которое французы отправили консулу России. Оказалось, что человека там с большой вероятностью будут пытать. Адвокат отправил эти документы в Европейский суд, и депортацию остановили.

То есть французские власти могут дать России о человеке одну информацию, а в Евросуд – другую. Всех, кого они депортируют, в России встречает ФСБ, допрашивают, звонят его родственникам, говорят: "Купите билет, мы его отправляем в Чечню".

В Чечне их встречает полиция, кого-то выпускает, кого-то нет. Выписывает официальный документ, что человека освободили. А потом ночью или утром забирают, и человек без вести пропадает. Таким образом спецслужбы снимают с себя ответственность и передают беженцев в Чечню. Ссылаются потом на чеченские власти, мол, они виноваты, это у них беспорядок, они у себя и убили.

*****

11 апреля сотрудники отдела полиции Нового Уренгоя передали депортированного из Франции Магомеда Гадаева сотрудникам МВД по Чечне для этапирования в республику.