Беспредел правоохранителей, пытки, наркотики – адвокат правозащитной организации "Агора" Андрей Сабинин рассказал "Кавказ.Реалии" о своей работе на Юге России.
"Прыгнули" на того, на кого "прыгать" не надо
— В отношении начальника Центра "Э" по Ингушетии Тимура Хамхоева и пяти его подчиненных заведено уголовное дело. Их обвиняют в пытках задержанного Магомеда Далиева. По версии следствия, в июле 2016 года силовики применили к нему физическое насилие, в результате чего он скончался. На какой стадии расследование этого дела?
— Я представляю супругу Далиева, его сестру и брата. Есть еще Магомед Аушев и Зелимхан Муцольгов. Расследование дела близится к завершению. По этому делу не так давно с меня также взяли подписку о неразглашении. Сейчас с материалами дела знакомятся обвиняемые. Теоретически, если прокурор утвердит обвинительное заключение, в ближайшие два-три месяца дело поступит в суд.
— Лично для меня удивительно, что Следственный комитет всерьез расследует дело главы ЦПЭ по Ингушетии. С чем вы это связываете?
— Все объясняют это тем, что дело получило ход только потому, что сотрудники Центра "Э" "прыгнули" на того, на кого "прыгать" не надо. Один из эпизодов уголовного дела состоит в том, что сотрудники Центра "Э" занимались вымогательством у азербайджанского предпринимателя, который, видимо, оказался, серьезным человеком — смог привлечь внимание к делу и продавить этот вопрос. Магомед Далиев погиб летом, а вопрос о привлечении в качестве обвиняемых рассмотрели только в декабре — после ситуации с вымогательством у предпринимателя. На сегодня там большой объем обвинения и больше всего — у Тимура Хамхоева.
— Насколько мне известно, правозащитники из "Комитета против пыток" обвиняют в нападении на их квартиру вблизи Карабулака чуть ли не тех же сотрудников Центра "Э".
— Я слышал об этом со стороны потерпевших. Но сам там не был, поэтому не могу об этом говорить. Сейчас расследование этого уголовного дела приостановлено, поскольку не установлены лица, совершившие нападение.
Бьют везде
— В октябре 2017 года Верховный суд Калмыкии утвердил обвинительный приговор семерым сотрудникам ИК-1 в Элисте за пытки заключенных. В конце ноября начался процесс над инспектором этой же колонии — его обвиняют в избиении и попытке удушения заключенного. Что за аномалия такая с этой колонией? Вы же работаете по этим делам.
— Я всегда, отвечая на такой вопрос, говорю следующее: пока кто-то не погибнет, все останется в тишине. Калмыцкое дело получило огласку, когда сотрудники ИК-1 до смерти запытали Дмитрия Батырева (Андрей Сабинин представлял интересы его сестры — "Кавказ.Реалии"), после чего было возбуждено уголовное дело в отношении нескольких человек.
В ходе расследования выяснилось, что некоторые лица, привлекаемые по делу Батырева, виновны в избиении заключенных еще в 2012 году — то есть за три года до дела Батырева. Это говорит о том, что люди годами издеваются над осужденными, бьют их — и в конце концов одного из них убили. Это дело закончилось обвинительным приговором, и вдогонку появляется еще одно дело.
Ваш вопрос следует адресовать руководству как самой колонии, так и республиканскому ФСИН. Почему это становится возможным внутри одного учреждения? Осужденный Салиев, который проходит потерпевшим по последнему делу, недавно освободился и на днях позвонил мне. Он сообщил, что связывает неприязненные отношения сотрудников колонии к нему с тем, что он отказался платить за "спокойствие".
— Система, как мы знаем, своих не сдает. На чем основывается доказательная база в подобных делах?
— Система своих не сдает, если бы была возможность "замылить" дело, то так бы и сделали. В Белореченской воспитательной колонии, в которой сотрудников за избиения подростков осудили до 11 лет, не было никаких видеозаписей. Был труп Виталия Попа, были телесные повреждения всех остальных и их свидетельские показания. А потом уже — признательные показания фактически половины осужденных.
В первом элистинском деле, где погиб Дмитрий Батырев, было видео. Оно не зафиксировало сами пытки, но было видно, как камеру поворачивают к потолку — через полчаса мы увидели избитого до неузнаваемости человека, который теряет сознание. А на другой камере увидели, как осужденные несут труп. Факт в том, что человек пришел с этапа, зашел в зону и через час умер с явными следами насилия. В этих делах следствию очень тяжело доказывать виновность, потому что объективных данных практически никогда нет.
— Вы часто сталкиваетесь с пытками в колониях на Кавказе?
— Бьют везде. Вопрос только в том, что где-то удается это спрятать, а где-то — нет.
— Я не припомню дел о пытках в колониях в кавказских республиках.
— Пока дел о пытках в колониях, кроме Кубани и Элисты, в нашем багаже нет.
Правозащитникам указали на дверь
— Насколько тяжело работать адвокатом на Кавказе? С какими проблемами чаще всего приходится сталкиваться?
— Классическая схема: тебе не отвечают на телефонные звонки неделями. Вы подаете письменное заявление, через две-три недели приходит ответ, что вы можете прийти и ознакомиться с материалами дела. Вы приезжаете за 450 километров и опять не можете найти конкретного следователя — он вновь не отвечает на звонки.
В деле с нападением на автобус с журналистами и правозащитниками мне все-таки удалось ознакомиться с материалами дела. Формально я имею право изучать и другие документы, составленные в этот период, но их в данном случае, наверное, просто нет. Меня не обязаны знакомить с протоколами допроса, с оперативной информацией. Ну, какой толк от того, что мне покажут три постановления о продлении срока предварительного следствия? В них может содержаться информация о том, что сделано и что предстоит, но в любом случае, ознакомив меня с этими документами, с меня опять могут взять подписку о неразглашении.
Работая на Кавказе, я пока не замечал какой-то слежки, мне не поступали угрозы. Но это не значит, что это не может произойти в будущем. Если в Ингушетии и Чечне постоянно слышишь от людей, как подбрасывают оружие... Я общался с одним стариком с длинной седой бородой — он плакал и говорил, как человек в маске смотрел ему в глаза через прорезь и клал гранату в куртку сына, а из другой комнаты слышал, как в тумбочку высыпают патроны. Когда это слышишь, понимаешь, что не защищен никто. Соответственно, тот человек, который помогает в таких ситуациях, также не защищен.
В целом, события последних лет — нападение на автобус, неоднократные нападения на Игоря Каляпина, квартиру "Комитета против пыток", поджог офиса "Мемориала" в Назрани — говорят о том, что правозащитникам указали на дверь. По этой причине можно работать только в рамках адвокатской практики, честно выполняя свою работу и пытаясь помочь людям. Имея статус адвоката, ты не приобретаешь какую-то неприкосновенность. Наоборот: карманы надо зашивать, а двери автомобиля заваривать.
На пальцах одной руки можно пересчитать коллег, которые не живут постоянно на Кавказе и едут туда работать. В той же Чечне адвокаты вообще не берутся за дела, связанные с наркотиками, потому что общественное мнение, культивируемое властью, заключается в следующем: если ты защищаешь наркомана, то и ты сам плохой.
Кроме того, сложность работы на Кавказе заключается в фактическом запрете высказываний адвоката в СМИ — это достигается путем вручения тех самых подписок о неразглашении.
