30 октября – день памяти жертв политических репрессий. В 2014 году в России появился проект "Последний адрес", с его помощью любой желающий может установить мемориальную табличку – прямоугольник из нержавеющей стали 11х19 см – на доме, в котором жил репрессированный человек. Для этого необходимо лишь согласие всех собственников.
Таблички с именами жертв есть уже в нескольких городах Юга и Северного Кавказа: Нефтегорске, Ростове-на-Дону, Таганроге, Астрахани, а также в Махачкале и Буйнакске. Однако в некоторых городах процесс установки табличек так и не продвинулся дальше заявки.
В интервью Кавказ.Реалии представители проекта режиссер Оксана Матиевская и волонтер Мадина Ахмедова рассказали, как изменилось отношение общества к "Последнему адресу" после начала войны и в каких условиях теперь работают активисты.
Оксана Матиевская
– Вы занимаетесь в основном жертвами сталинских репрессий, но ведь еще были депортации целых народов, казни в рамках гражданской войны, кампания по раскулачиванию и высылке крестьян – разве эти темы не являются столь же значимыми?
– Нас часто в этом упрекают. Но мы вынуждены начинать свою работу с 1930-х годов, так как есть документы по людям, где четко говорится, кто и где был арестован, когда расстрелян и когда реабилитирован. Для начала разберемся с этим, а потом можно начинать расследования того, что не было четко задокументировано.
Например, что касается депортации народов, там не заводились дела, а если нет дела, то, соответственно, нет и реабилитации. Мы опираемся именно на приговоры и решения суда о реабилитации. К нам иногда подходят люди и говорят: "А почему вы считаете, что они невиновны? Сначала была кампания, когда репрессировали, а потом была ответная кампания, когда реабилитировали всех подряд". И на это мы отвечаем, что есть судебное решение, и если вы с ним не согласны, то можете его оспорить и добиться отмены. Но пока есть решение о реабилитации – человек невиновен.
Каким образом мы как общество будем восстанавливать память о тех, на кого не было заведено дело и кто не был реабилитирован? Этому должна быть дана правовая оценка. Мы пока разбираемся с тем, что мы можем доказать.
– Какое количество заявок на установку "последних адресов" есть на Юге России и на Северном Кавказе?
– Мы не ведем статистику по регионам, поэтому не могу ответить точно, сколько заявок есть сейчас по Югу и Кавказу. В целом в России установлено более 1111 табличек, из них 600 – в Москве, около 400 – в Санкт-Петербурге, то есть более 100 оставшихся распределены по регионам.
– То есть в регионах эта тема волнует людей значительно меньше?
– Если в Таганроге у нас висит две таблички, а в Астрахани одна, это не означает, что Таганрог в два раза активнее. Вот в Дагестане у нас целых четыре "последних адреса", и это также не значит, что Кавказ активнее Юга. Это небольшие цифры, и все зависит от человека, который взялся за дело. Например, в Воронеже у нас нет ни одной таблички, хотя это большой университетский город. Табличек нет ни в Курске, ни в Липецке, ни в Тамбове.
– От чего зависит активность людей и их интерес к "Последнему адресу"?
– От имеющейся группы активистов, какого-то мощного ядра "Мемориала". Вот в тех городах, где такое ядро есть, – Пермь, Екатеринбург – там процесс движется. Но все равно не так активно, как в столице, потому что не хватает информационной поддержки. Люди реагируют на то, что они видят: если таблички на домах уже есть, то пойдет цепная реакция. Если же человек не видит ничего подобного, а по телевизору про нас ничего не рассказывают, то, скорее всего, ему и узнать неоткуда. Люди редко заходят на сайт, чтобы узнать правила. Мало кто знает, что повесить табличку может любой желающий, для этого не обязательно быть родственником пострадавшего от репрессий. Мало того, для этого даже не обязательно жить в России. Так что все движется достаточно медленно по всей России, и я бы не стала выделять южные регионы и Кавказ.
На Северном Кавказе есть координатор гражданского движения "Последний адрес" Мадина Ахмедова, и она является ярким примером того, как человек, даже не имея вокруг себя большого количества активистов, может очень многое. Благодаря Мадине в Дагестане появились три таблички в Махачкале и одна в Буйнакске.
– И тем не менее, работа активистов "Последнего адреса" в Москве и Санкт-Петербурге наверняка отличается от того, с чем активисты сталкиваются на периферии?
Любой вопрос воспринимают с подозрением – работать нам стало гораздо сложнее
– Есть особенность работы в регионах, заключается она в том, что зачастую в списках репрессированных не указаны адреса, откуда их забирали, – то есть их последние пожизненные адреса. Если человек был арестован не в Москве, то нам очень сложно получить достоверную информацию. А в последнее время вообще стали отказывать на том основании, что справку запрашивает не родственник. Такой отказ противозаконен, потому что через 75 лет архивы должны быть открыты, любой желающий имеет право сделать запрос и ознакомиться с делом, где есть и адрес, и все подробности, и даты. Но часто так бывает, что даже если родственник живет не в том регионе и не может прийти в архив, то это выливается в очень долгую переписку, которая в итоге может и не дать никаких результатов.
– В 2021 году в интервью нашей редакции вы говорили о поданных заявках на таблички в кубанском Армавире, дагестанском Дербенте, ростовском Азове, астраханском селе Житное. Удалось ли их установить?
– Нет, эти таблички до сих пор не появились. Одна из причин – отсутствие точной информации, вторая – в 2021 году в России все архивы были закрыты из-за пандемии. В связи с эпидемиологической обстановкой сложно было ходить и по домам, квартирам и собирать данные. Невозможность получить информацию создает больше всего проблем. В Таганроге один из наших заявителей уже долгое время пытается через БТИ узнать точный адрес ареста. Те же проблемы и в Ростове-на-Дону, и в Астрахани, мы пытаемся как-то это решить, но, к сожалению, таблички все еще не установлены.
– Изменилось ли каким-то образом отношение общества к проекту после начала войны в Украине?
– Изменилось то, что у нас началась война. Общество у нас теперь… скажем так, на нервах. Любая гражданская инициатива, которая предполагает взаимодействие с незнакомыми людьми, – все это очень зависит от настроения, которое разлито в атмосфере. Если представить себе доброжелательную толпу, где люди не отводят взгляда, когда встречаешься с ними глазами, то в такой обстановке, конечно, можно обратиться к любому, договориться, организовать какую-то инициативу. А если представить себе толпу, где все нервничают, зло реагируют и вообще стараются не вступать ни в какие разговоры, то вот эта нервная толпа – это наше сегодняшнее общество.
Такое состояние понятно, потому что большая часть граждан России боится быть мобилизованными, боится потерять работу и бронь. Другая часть общества боится потерять своих близких. У кого-то уже уехали близкие: дети, внуки, родственники. Я перечисляю то, что лично наблюдаю в своем круге общения, среди своих знакомых. В той ситуации, в которой сегодня оказались люди, они не отвечают на звонки, не открывают двери или вообще не живут по месту регистрации. Любой вопрос воспринимают с подозрением. Поэтому работать нам стало гораздо сложнее.
Также не надо сбрасывать со счетов то, что государство выписывало "Мемориалу" бесконечные штрафы и из каждого утюга напоминало гражданам, что "Мемориал" признан иностранным агентом. Одно дело, когда имя "Мемориала" открывает все двери, потому что это очень уважаемая организация, а другое дело, когда тебе начинают говорить: это иностранный агент, как вы с ними связаны? Хотя юридически "Последний адрес" – самостоятельная организация, мы всегда об этом упоминаем. Но разумеется, если клеймят "Мемориал", то все, что они делают, и все, что с ними ассоциируется, начинает восприниматься людьми негативно и настороженно. И все это вместе нашу работу и наш диалог с обществом очень затрудняет.
Но с другой стороны, к нам пришли новые волонтеры. Эти нападки власти как-то активизировали тех людей, которые нам сочувствуют, – они уже сочувствуют не пассивно, а приходят и предлагают свою помощь. Я не знаю, какая чаша весов перевесит, но мы продолжаем работать и не собираемся сворачивать свою деятельность.
– Поменялось ли отношение властей к вам?
– Со стороны властей ничего не изменилось – для них мы как были "слепым пятном", так и остались. А все таблички, которые нам удалось установить, висят на своих местах.
– То есть после 24 февраля у вас не появилось чувство, что проекту что-то угрожает?
– Страх, разлитый в обществе, затронул и собственников зданий, которым мы предлагаем установить таблички. В общем-то, это и раньше звучало: мы бизнес, мы вне политики, а теперь возросли опасения, что могут заподозрить в связях с иностранным агентом, в какой-то работе не на тех. Но я бы не сказала, что мы чувствуем угрозу существованию проекта. Да, конечно, после 24 февраля мне кажется, что все живое уже чувствует угрозу. Когда нет чувства уверенности и стабильности, когда на работе никто не чувствует себя спокойно, когда каждый день живешь как последний… Но вот прямо так, чтобы на нас кто-то ополчился – такого нет. На прошлой неделе у нас состоялась церемония установления двух табличек в Москве, и на следующей планируется еще две церемонии. Обороты мы снизили, но работать продолжаем.
Мадина Ахмедова
– Именно благодаря вашей инициативе Махачкала стала первым населенным пунктом на Северном Кавказе, где появилась табличка "Последнего адреса". Почему вы решили стать координатором проекта?
– О нем я узнала благодаря фейсбуку, где Сергей Пархоменко (издатель, журналист. – Прим. ред.) – бесконечно уважаемый мной за все, что он сделал и продолжает делать для страны и мира – разместил публикацию об очередной табличке "Последнего адреса". В моем роду есть раскулаченные, жертв сталинского террора, насколько знаю, нет, но Дагестан не стал исключением, в ту эпоху его также захлестнули аресты и репрессии. И это был порыв, простое желание обессмертить страшные события, которые происходили и у нас. Чтобы помнили, чтобы не повторилось...
– Сколько заявок вам поступает? Или вы сами находите родственников репрессированных?
– Заявок, увы, мало. Пару-тройку раз писали родственники репрессированных, но данные были весьма скудными, а запросы в архивы безуспешными. Гораздо результативнее оказалось работать с книгой памяти жертв политических репрессий Дагестана, данные который легли в основу базы "Мемориала". Были случаи, когда архивы говорили о частичной реабилитации таких людей, что не позволило установить им знаки "Последнего адреса". Но несколько инициатив все же дошли до логического завершения.
– Сложно ли коммуницировать с архивами, договариваться с людьми?
– С архивами трудностей нет, справки по запросам я получаю своевременно, информация в них исчерпывающая, обстоятельная. Безграничная благодарность сотрудникам дагестанских архивов. Их не знают, не видят, но кропотливый труд и трепетное отношение людей к деталям невозможно переоценить.
С жителями домов как переговорщику для установки табличек мне работать сложнее. Зачастую сталкиваешься с обывательской, ничем не мотивированной упертостью. Возможно, причина в том, что санкционирование установки таблички – это единственное зависящее от них действо, за счет которого они пытаются самоутвердиться, отыграться за все свои бытовые неурядицы. Сталкивалась и с по-настоящему буйными, имею в виду сталинистов с патологическим запросом на жесткую руку. Если первых еще можно убедить и договориться, вторые – сплошной мрак.
– Как нынешняя ситуация в стране влияет на работу проекта?
– В период происходящих событий на переговоры не выходила. Потому не могу оценить влияние войны на работу проекта. Есть ощущение, что все замерло, часы остановились, что-то, и так еле державшееся, внутри оборвалось...
***
В мае прошлого года в Краснодаре отказали в установке табличек в память о репрессированных, а впоследствии реабилитированных жителях: власти сослались на то, что памятников тем событиям в городе достаточно.
При этом в России сейчас установлено более ста памятников и бюстов Сталину. Большинство из них появились после 2005 года. Во многих регионах, включая Чечню, Ингушетию и Карачаево-Черкесию, есть поселки и улицы имени Михаила Калинина – "всесоюзного старосты", который в 1940-х годах подписал роковые указы о ликвидации Карачаевской автономной области, Калмыцкой АССР, Чечено-Ингушской АССР, о переселении балкарцев.
Бывший следователь по особо важным делам Генпрокуратуры Игорь Степанов несколько лет добивается удаления с российских улиц имен высокопоставленных исполнителей сталинских преступлений, в том числе депортации народов. Но власти северокавказских республик не спешат переименовывать улицы, названные в честь организаторов репрессий.
Форум