Наталья Эстемирова родилась на Урале. Была старшей дочерью в русско-чеченской семье: отец, Хусейн Эстемиров, ребенком депортирован в Казахстан из Чечни, мама – уроженка Свердловской области. В Чечню Наталья приехала молодой девушкой: учиться в университете в Грозном. Стала учительницей истории в школе, потом занялась журналистикой и правозащитой. С 2000 года Наталья Эстемирова начала сотрудничать с правозащитным центром "Мемориал".
К 2009 году Наталью Эстемирову хорошо знали в России и в Европе. Она писала статьи, посещала СИЗО и колонии, общалась с родственниками похищенных в Чечне и предавала гласности такие случаи. Утром 15 июля она вышла из подъезда своего дома на улице Богдана Хмельницкого. Позже свидетели расскажут следователям, что Эстемирову затолкали в белые жигули, она кричала, что ее похищают. Тело убитой правозащитницы с пулевыми ранениями в голову и грудь нашли в тот же день в Ингушетии, неподалеку от трассы "Кавказ".
Представители "Мемориала" говорили о прямых угрозах Эстемировой со стороны главы Чечни Рамзана Кадырова. Но официальной версией следствия стала "месть боевиков" за публикации Эстемировой.
Дочери Наталье Эстемировой Лане сейчас 25 лет. Она покинула Чечню почти сразу после гибели мамы, а последние девять лет живет в Великобритании. В десятую годовщину убийства Лана Эстемирова приехала в Москву и дала интервью Настоящему Времени.
— Почему вы не живете в России и почему приехали сюда сейчас?
— Я очень часто думала о десятилетней годовщине маминой гибели, для меня это была какая-то огромная дата. Все эти годы я о ней задумывалась. И всегда знала, что на десятилетнюю годовщину хочу быть в "Мемориале". На маминой работе, окруженная ее коллегами. Поэтому я решила специально приехать на несколько дней, чтобы быть здесь, быть с ее друзьями и коллегами в этот момент.
Я живу сейчас в Великобритании. Сразу после убийства мамы было понятно, что в России жизнь точно не сложится для меня, и мама очень хотела, чтобы я получила образование за границей. Поэтому я доучилась в 11 классе в России у тети и уехала дальше доучиваться в Оксфорд, в Лондон.
— Приоритет – образование? Или все-таки переезд связан с тем, что вам здесь неприятно или опасно?
— Разумеется, в первую очередь мамины друзья заботились о моей безопасности. Хотя я не думаю, что мне что-то особо угрожает. Но если честно, в тот самый день, когда убили мою маму, когда ее похитили прямо снаружи нашего дома, пока я спала, я перестала считать Чечню своим домом. Наверное, в какой-то мере я воспринимала это как предательство и поняла, что буду строить свою жизнь где-то в другом месте.
Тот день. "Тебе никто не сказал? Маму убили"
— Помните вообще этот день?
— Да. Очень тяжело об этом вспоминать. Наверное, нужно учиться об этом говорить.
Мы жили в многоэтажном доме. Я спала, и в то время, когда я спала, маму похитили. Наши окна выходили на противоположную сторону, я не слышала совершенно ее криков. Я проснулась, у меня были планы увидеться с мамой через несколько часов, она должна была меня отвезти в село к родственникам. Я встала, у меня был урок французского, собрала сумку. Писала ей эсэмэски, но она на них не отвечала. Я как всегда подумала: почему каждый раз она работает и не замечает мои эсэмэски, она же сама попросила, чтобы я ей написала. Пробовала ей звонить, но ее телефоны [не отвечали]. Сначала просто шли гудки, а спустя какое-то время они были недоступны.
Я поехала в грозненский офис "Мемориала". Там ее коллеги – видно, что начали волноваться. Но они меня успокаивали: "Ничего страшного, все будет в порядке". Я думала, может быть, ее задержали где-то, может быть, она просто в офисе какого-то чиновника. Ее раньше арестовывали пару раз. Я совершенно спокойно к этому отнеслась, но все-таки потом общее волнение мне передалось. Через 5-6 часов ее не было, и меня отправили ночевать к маминой коллеге. Я уже ужасно переживала, знала, что что-то идет не так.
Мне, разумеется, никто ничего не говорил, никто ничего не знал на тот момент еще. Потом мне внезапно раздается звонок, и одна женщина, даже не близкий друг семьи, рыдает в трубку. И говорит: "Ты еще не знаешь?" – "Что?" – "Тебе никто не сказал? Маму убили". Я просто была в шоке. Я на нее накричала, бросила трубку, сразу же побежала, я помню, меня вырвало, я потеряла сознание. Мое тело просто, мне кажется, начало сдавать. Это было совершенное состояние шока. Я отказывалась, разумеется, в это поверить эмоционально, хотя что-то внутри меня знало, что это правда. Всю ночь я провела просто в каком-то полубреду, все еще не зная точно правды.
На следующий день мы поехали в офис, там уже была толпа народу снаружи. И я поняла, что уже все кончено. Помню, я почему-то побежала звонить своей тете, говорить ей: "Не верь никому, мама жива". Но потом посмотрела на лица маминых коллег и поняла, что ее нет. Ее коллега отвел меня в сторону и сказал, что произошло.
— Вам было 16 лет?
— 15.
— Я знаю, что вы тогда уже не все время проводили в Чечне, а учились в Екатеринбурге. Вы в последние годы приезжали в Чечню только на лето?
— Нет, я только тот год провела у тети, 2008-2009-й, потому что мама уже беспокоилась за меня. До этого я тоже пробовала где-то учиться: несколько месяцев под Москвой – но мне было слишком тяжело, поэтому мама все-таки меня привезла обратно, когда мне было 14 лет, на несколько месяцев. Она очень переживала, потому что работала весь день и не знала, чем я вообще занимаюсь. Она мне говорила: "Иди сразу домой, не зависай с друзьями в школьном дворе".
Мы очень много времени, к сожалению, провели порознь. За последний год ее жизни мы виделись буквально два раза, что, конечно, очень тяжело осознать.
Правозащита. "Я с детства знала, что это не просто работа"
— Как вы относились к этим маминым просьбам пожить не в Чечне, а где-то вне? Вы понимали, что то, что она делает, представляет опасность?
— Вы знаете, я очень долгое время очень толерантно относилась к маминой работе. Не то чтобы толерантно, это неправильное слово, – но я видела, как она работает, я видела всех этих несчастных матерей, которые приходили к ней, после того как похищали их сыновей. Я с самого раннего детства знала, что это не просто работа с 9 до 17, – это призвание, это миссия. Я это осознавала и на нее не обижалась на самом деле. Привыкла к тому, что это наша жизнь.
Но когда мне было 14 лет, когда она меня отправила к тете, мне становилось все тяжелее и тяжелее. У меня был переходный возраст, у меня появились какие-то свои интересы, и я просто очень скучала по маме. Помню, даже писала в своем дневнике, что я понимаю, что ее работа сейчас важнее всего, я ничего не могу с собой поделать, но я просто очень по ней скучаю, и мне бы очень хотелось, чтобы мы могли жить вместе.
То есть у меня иногда была обида, но я всегда понимала, насколько важна ее работа. И я не могла на нее долго обижаться, потому что знала, что это ребячество, что у нее сейчас другие приоритеты.
— Она с вами говорила об этом? Объясняла?
— Ей на самом деле даже не приходилось это объяснять. Ей, наверное, повезло со мной. Нескромно, наверное, об этом говорить, но ей повезло со мной в плане того, что у нас была какая-то эмоциональная связь. Многие вещи мы не проговаривали, мы понимали это на каком-то глубинном уровне. Каждый раз, когда она меня отправляла в село внезапно на три недели, она не говорила: "Я волнуюсь за тебя". Она говорила: "Поживи там, ты не виделась с двоюродными братьями, посиди там немножко".
— Вам не хотелось маму остановить?
— Единственное, о чем я ей всегда говорила, – чтобы она была осторожнее. Я всегда ее умоляла, чтобы она не подвергала себя опасности, чтобы она всегда говорила, куда едет.
В последний год ее жизни как будто что-то внутри меня подсказывало, что произойдет какая-то катастрофа. У меня были кошмары, бессонница. В 2009 году в январе, по-моему, убили Стаса Маркелова, правозащитника, антифашиста, юриста, это был очень хороший наш знакомый. После этого я вдвойне начала опасаться за маму. Но я никогда в жизни не говорила, чтобы она перестала этим заниматься.
Расследование. “Система, в которой нельзя говорить правду без последствий”
— Вы признаны потерпевшей по уголовному делу о гибели мамы? Следователи как-то выходят с вами на связь?
— Моя тетя, мамина сестра, занималась расследованием, и она официально считается потерпевшей, потому что после маминой гибели я была подростком и была совершенно не в состоянии с этим всем разбираться. Она следит за делом. Разумеется, сейчас, уже в более сознательном возрасте, я подключилась, смотрю, что происходит со следствием, время от времени. Но многие годы я просто не могла совершенно на это смотреть и читать об этом, мне было очень сложно.
— Ведь ничего не происходит сейчас.
— В этом-то и дело. Прорывов никаких нет, дело постоянно то как-то замораживают, то опять открывают. Официальная версия, выдвинутая следствием, что ее убил какой-то боевик, который умер уже много лет назад. Мне вообще не верится в эту версию, конечно же.
— На текущий момент какой статус у дела?
— Сейчас, по-моему, его возобновили. Я не уверена, если честно.
— Кого вы вините? Кто, на ваш взгляд, непосредственный убийца вашей мамы?
— Я не буду ни в кого сейчас тыкать пальцем. Потому что это все спекуляции. Но я просто скажу, что в этом виноваты все: в этом виноват Путин, Кадыров и вся эта система, которую они построили за последние 20 лет. Система, в которой нельзя говорить правду без последствий, система, в которой нельзя критиковать действия или бездействие властей. Виновата вся эта система, против которой боролась мама, против которой продолжается борьба сотен правозащитников и журналистов, адвокатов.
— И журналисты "Новой газеты" и "Мемориал" придерживаются версии, что убийство Натальи Эстемировой связано непосредственно с последней историей, которую она расследовала: похищение людей сотрудниками Курчалоевского РОВД. Вы согласны с этой версией?
— Да, я абсолютно доверяю маминым коллегам, на 100%. Я уверена, что если они придерживаются этой версии, то это, скорее всего, близко к правде. Я всегда у них спрашиваю совета и что происходит со следствием, какое у них мнение на этот счет.
"Я была в ярости". Акция в поддержку Оюба Титиева и книга о Наталье Эстемировой
— Год назад, когда началось дело Оюба Титиева, вы записали ролик в его поддержку. Почему вы решили это сделать?
— Потому что Оюб Титиев был мамин коллега, он решил взять под свое крыло "Мемориал" в самое тяжелое время для чеченской правозащиты. Это был героический поступок. Когда его арестовали, во мне проснулась такая злость! Я поняла, что хочу сделать все, что только возможно, чтобы хоть как-то ему помочь.
В какой-то мере это звучит цинично, но я, наверное, надеялась, что раз уж убили маму, это дает какую-то безопасность, что ли, ее коллегам. Потому что никто бы не посмел опять решиться на этот шаг. В какой-то мере, я думала, они защищены. Но когда арестовали Оюба, я поняла, что это все… Разумеется, моя первая мысль была: слава богу, что он жив, слава богу, что никто его не убил, никто его не пытал. Но все равно я была в ярости, когда это произошло, как и все мамины коллеги.
— Я знаю, что вы готовите к изданию книгу. Почему вы пишете ее на английском?
— Я давным-давно поняла, что хочу написать книжку. После похорон я не давала интервью фактически, и я знала, что когда-то сама расскажу нашу историю. Про то, что происходит в Чечне, просто про нашу жизнь.
Я начала ее писать пару лет назад. Начала писать ее по-русски, но потом довольно-таки быстро переключилась на английский. Потому что поняла: когда я пишу по-английски, мне легче немножко себя отстранить от моей истории. Я поняла, что английский как-то больше подходит моему стилю письма. Это довольно-таки простой язык, и стиль книжки у меня понятный и простой.
— Это воспоминания? Жанр, который называется словом "мемуары"?
— Да, это мемуары. На протяжении последних нескольких лет я постоянно рассказываю какие-то истории друзьям, знакомым о том, как мы вообще жили. Истории не только про маму, но и истории про то, как мы жили во время бомбежек, про наших каких-то сумасшедших домашних животных, про то, как у нас не было электричества и воды. Я поняла, что таких историй очень много, что интересно было бы это все рассказать и собрать вместе.
Для меня эта книга, наверное, единственное утешение и единственный способ как-то взять всю эту злость, ярость и грусть, которая, разумеется, у меня все еще есть, – и как-то ее переработать в таком креативном формате. Вместо того, чтобы заниматься саморазрушением или просто сдаться и навеки застрять в прошлом, я хотела как-то переработать эти эмоции и написать эту историю, чтобы она шла вперед. Я хотела обессмертить маму и нашу жизнь. У меня есть немножко наивная, наверное, идея, что [даже] если имена ее убийц останутся неизвестными, но мама будет жить, этого никто уже не сможет у нее отнять.
— В этой книге будут эпизоды, связанные непосредственно с ее убийством?
— Да, это книжка от первого лица, там все через мои глаза. Да, там есть, разумеется, целая глава, [которая] посвящена ее убийству и всему этому дню. Но книжка на самом деле не про смерть, не про трагедию. Она про жизнь и про надежду в первую очередь. Она довольно-таки смешная.
— Когда вы планируете ее публиковать?
— Сейчас я разбираюсь с некоторыми практическими вопросами. Я надеялась, что получится в этом году, но, наверное, скорее всего, в начале следующего года все-таки.
— На английском?
— На английском и на русском.
— Сейчас у вас в голове язык какой?
— Когда я говорю по-русски – русский, когда я говорю по-английски – английский.
— Что вы закончили, какая у вас профессия? Вы работаете по этой профессии?
— Я закончила международную Лондонскую школу экономики и политики, международные отношения. К сожалению, у меня были проблемы с визой супружеской, поэтому я не могла работать по профессии пару лет. Сейчас я фокусируюсь на книжке, очень хочу ее дописать, а дальше буду двигаться в другом направлении, наверное.
— Вы недавно закончили учебу?
— Два года назад.
— Вы замужем?
— Да. Но я, наверное, не буду вдаваться в подробности.
Чечня. “Я хотела бы, чтобы в Грозном стоял памятник маме”
— В интервью ВВС вы говорили, что чувствуете с Чечней некую связь. Вы хотели бы когда-нибудь на эту землю вернуться? Я понимаю, что сейчас это, наверное, невозможно – но гипотетически когда-либо?
— Мне кажется, даже несмотря на то, что мне очень сложно сейчас считать Чечню своим домом, разумеется, я никогда не забуду Чечню. Я знаю, что я нетипичная чеченка, у меня немножко другой образ жизни, у меня всегда было очень либеральное воспитание. Но все равно я буду считать себя чеченкой, буду скучать по селу, по Грозному. У меня есть мечта. Когда-нибудь, когда Кадыров наконец-таки канет в Лету истории, я хотела бы вернуться в Грозный и хотела бы, чтобы в Грозном стоял памятник моей маме – напротив "Мемориала", где она работала, в сквере павших журналистов. Я мечтаю о том, что когда-нибудь туда вернусь и перережу ленточку на этом памятнике.
— Вы думаете, сейчас памятник невозможен? Вопрос звучит абсурдно, но в России власти в целом – в этом проявляется некое лицемерие – памятники убитым ставят достаточно легко.
— Я не хочу ставить этот памятник, пока Кадыров у власти. Потому что с этим будет неизбежно связано много лицемерия, наверное, с его стороны.
— В Великобритании ребята, которые с вами учились, знали, почему вы уехали из России?
— Да, разумеется, все мои друзья [знают], я никогда не строю из этого секрета. Поначалу, когда я своим каким-то очень домашним друзьям, которые росли в пригородах лондонских, рассказывала о своем детстве, о своей маме, – они совершенно не знали, как с этим справиться, что вообще говорить. Но они всегда меня слушали, всегда были очень добросердечными и всегда были готовы поддержать. Я очень ценю своих друзей за то, что даже несмотря на то, что они не были в Чечне, никогда ни с чем подобным не сталкивались, они всегда готовы были принять меня такой, какая я есть.
