Группа российских социологов Exodus-22 проводит в Тбилиси исследование новой волны российской эмиграции. Корреспондент Север.Реалии поговорил с одной из участниц исследования социологом Екатериной Чигалейчик о том, что происходит с российскими эмигрантами через два года войны и, как изучать процесс, находясь внутри него.
"Мы – независимая группа социальных исследователей, изучающая массовый отъезд россиян из страны. Всех, кто c началом полномасштабной агрессии со стороны России, введения санкций в отношении РФ, принятия новых законов и постановлений, объявления "частичной мобилизации", уехал из России. Наша задача в самом общем виде — лучше понять лицо современной российской эмиграции, а также высветить вызовы, с которыми она сталкивается". – говорится на сайте группы Exodus-22.
"Человек утешает себя тем, что это не навсегда"
Последнее исследование социологов группы Exodus-22 было посвящено самым уязвимым группам эмигрантов.
– Это те, у кого меньше всего денег, нет постоянной работы, и у кого, по сравнению с Россией, очень сильно изменилась социальная ниша, – рассказывает Екатерина Чигалейчик. – Вот он был инженер-аэродинамик с хорошей зарплатой, а теперь чинит обувь, это реальная история – ремонтирует скалолазную обувь. Это не то чтобы очень комфортно: постоянно нужно искать заказы, а скалолазный рынок в Грузии не то чтобы очень большой. Приходится еще мастером на час подрабатывать. Так что у человека произошёл очень сильный вынужденный дауншифтинг.
При этом, согласно прошлогодним данным социологов, большинство россиян, которые уехали из России от войны, могут прожить на свои сбережения минимум полгода. И еще одно наблюдение: две волны эмиграции – та, что возникла сразу после начала войны, в феврале-марте 2022 года, и вторая, спровоцированная мобилизацией, довольно сильно различаются.
– Во второй волне две трети мужчин, а в первой – примерно пополам, женщин чуть больше. Распределение возрастов одинаковое, образования – тоже. Есть еще представление, что в первую волну уезжали москвичи и петербуржцы, а после объявления мобилизации – люди из регионов. На самом деле нет, та же пропорция, тот же социальный слой. Вот по наличию удалённой работы – да, есть разница. Весной уехали те, кого релоцировали по работе. Осенью уехали люди не столь подготовленные, без удалёнки. Конечно, для них стресс – и исчезающие возможности переводить деньги из России, и попытка перейти на международный рынок труда. Как говорится, экономическая свобода – это когда можешь не следить за курсом рубля.
Екатерина с коллегами изучают, как люди сами интерпретируют свой эмигрантский опыт и как справляются с ним психологически.
– Кто-то говорит о судьбе. Кто-то чувствует себя частью большого процесса: вот нас перемалывают жернова истории. И это снимает с тебя ответственность: иначе взрослому человеку сложно объяснить самому себе, почему он в таком положении. Говорят – вот странный, удивительный, исторический этап жизни: "Мой тбилисский период". Но обычно человек утешает себя тем, что дальше его ждет нормальная жизнь, что это не навсегда. И тогда даже в целом можно получить удовольствие от этого периода. – говорит Екатерина. У нее самой уже двухлетней опыт эмиграции. Она покинула Россию в 2022 году.
"Участвовать нельзя бездействовать"
В Тбилиси Екатерина Чигалейчик регулярно проводит встречи эмигрантов в пространстве образовательной инициативы Frame. 21 мая здесь состоялись дебаты под названием "Участвовать нельзя бездействовать" – о том, есть ли у россиян этическое право участвовать в грузинских акциях протеста против аналога российского закона "об иноагентах".
Закон об иноагентах был принят в России 13 июля 2012 года. По заявлениям инициаторов, он должен был содействовать сокращению влияния иностранных государств на политику страны. При этом утверждалось, что закон намного мягче аналогичного американского закона FARA (что не соответствует действительности). В реальности закон после ряда ужесточений позволил присвоить статус иноагентов не только организациям, но и любым СМИ, и отдельным гражданам, а также поразить их в правах: запретить участвовать в политической и образовательной деятельности под страхом штрафов или лишения свободы.
В Грузии аналогичный закон "О прозрачности иностранного влияния" был внесен на рассмотрение в феврале 2023 года депутатами правящей партии "Грузинская мечта". Тогда парламент отклонил его во втором чтении. К инициативе вернулись в начале апреля этого года – и 14 мая приняли в третьем чтении. Все эти события сопровождались многотысячными протестами и столкновениями с полицией, которая для разгона манифестантов применяла слезоточивый газ и водомёты. Сейчас президент Грузии Саломе Зурабашвили наложила на закон вето, как на пророссийский, противоречащий Конституции и ставший препятствием на пути вступления Грузии в Евросоюз.
Дебаты начинаются уже на крыльце. Валентин Мурзаев, программист и школьный репетитор из Перми, считает, что в протестах надо участвовать, но – без последствий для своего пребывания в стране.
– Был же случай, когда директора Frame, на чьей площадке собирали подписи за Надеждина, потом не впустили в Грузию. То есть ходить надо, но осторожно, избегая стычек с полицией. А вообще не участвовать невозможно, мы же сочувствуем грузинам. Есть мировое зло, которое олицетворяет путинский режим и его сателлиты. С ним нужно бороться не только в России, но и, по возможности, в тех странах, где мы находимся.
Никита, турагент из Пятигорска, тоже сочувствует протестующим грузинам, но не уверен, что от его участия в грузинских протестах будет какая-то польза.
– По-человечески хочется людей поддержать, но говорят, что если мы попадемся на митинге, местная пропаганда может закричать – вот оно, иностранное влияние, они тут все куплены – тут, конечно, еще подумаешь, стоит ли ходить.
Дебаты плавно перетекают с крыльца в зал, Никите на ходу вторит Антон, который тоже полон сомнений.
– Если мы пойдем впереди колонны, будем кричать и махать флагами, мы, наоборот, этому протесту выстрелим в колено. Позиция правящей власти как раз в том, что какие-то “либерасты”, предатели России уехали и теперь начинают устраивать новый Майдан в Грузии, вот мы и подтвердим их слова.
Александр Коровайный, открывая дебаты, суммирует эти сомнения.
– У нас здесь как у неграждан есть какие-то социальные общечеловеческие гражданские права, но не политические, поэтому наше участие с юридической точки зрения неправильное. Мне нравится, что грузинский народ сопротивляется. Нас тут много, мы бежали от похожего режима, Грузия нам помогает находиться в легальным поле, но наши российские пропагандисты уже заявляли о том, что если русские будут участвовать в протестах, их сюда пускать не будут. А если закроется Грузия, то стран, куда можно будет быстро уехать, спасая свою жизнь, станет еще меньше.
Екатерина Чигалейчик вспоминает, что последним местом ее работы в России был – ЦНСИ, Центр независимых социологических исследований. Эта организация была признана российскими властями иноагентом.
– Меня это совершенно поначалу не волновало – формальность вроде бы. Но с 2020 начались постоянные поправки к закону, стало нельзя заниматься образовательной деятельностью; невозможно даже устроить семинар в офисе: нужно заранее в Минюст подать на утверждение тему, программу, а также список приглашенных с их личными данными. И кто придет на семинар в гости к иноагенту? И в итоге ты просто нигде не пишешь, что у вас будет мероприятие, просто вы собрались пить чай. Поэтому меня поражают люди, которые приезжают из России в Грузию и говорят – ну ладно, закон не такой ужасный, что в нём такого? Мне хочется им сказать – Вы что, в России не жили? Не знаете, что это всё так и начинается?
– Сейчас все слишком нагружено темами ответственности и вины, когда ты никогда не будешь достаточно хорош для кого-то.
– Я поначалу даже коллекционировала эти ментальные ловушки. Что бы ты ни сделал, будет плохо. Не выходите – "а что вы тут живёте тогда? Говорите открыто, что вы против репрессивных законов". А если выходите – "они думают, что сейчас нам покажут, как протестовать надо".
При этом, Екатерина пытается понять каждого из выступающих на дебатах.
– Кто-то просто говорит: знаете, я не собираюсь стрелять в ногу, вредить самому себе и выходить на эти протесты, когда только-только более или менее пришел в себя и какая-то жизнь наладилась. И это нормально, вот что важно. Было бы ценно легализовать право принимать решения чисто прагматически. Кто-то смотрит на это с постколониальной точки зрения: да, мы не имеем права участвовать как представители империалистической России. Но почти любой протестующий грузин скажет: "Хотим, чтобы вы тоже выходили, раз уж вы тут живете, то вписывайтесь". Только один раз за весь прошлый год я слышала "Не примазывайтесь к нашему протесту". И прагматическое соображение – если мы здесь остаемся, в наших интересах чтобы это была демократическая страна. Ну и вот еще что важно. Зло не имеет границ, нельзя сказать – я буду противостоять ему в этой стране, а в той не буду.
"Тбилиси оказался свадебной столицей"
Согласно социологическим исследованиям, многие из уехавших от войны постепенно возвращаются в Россию. Многие (не меньше половины уехавших) хотели бы вернуться. По разным причинам.
– Например, мой друг бросил работу в столярной мастерской – вернулся по семейным делам, чтобы заботиться о родственнике. – говорит Екатерина Чигалейчик, – Такие обстоятельства возникают у многих. А кто-то просто решает, что пока ситуация в России для него безопасна. Я думаю, что их опыт вынужденной эмиграции все равно не был напрасным – они приобрели мобильность и им психологически уже не так трудно сняться с места, появились связи в разных странах и понимание, куда в случае чего уезжать, у каких знакомых можно перекантоваться. Я думаю, что массовой панической волны отъездов из России больше не будет. А ползучая эмиграция продолжается.
– Наверное, психологическое состояние вынужденного эмигранта в значительной степени связано с тем, насколько человек себя ощущает бесповоротно уехавшим?
– Происходит такое застревание: пока война не закончилась и пока что-то там в России не случилось, я туда не вернусь. Это зависшее состояние: одна нога здесь, другая там, горизонт планирования чуть-чуть все время сдвигается, а я не принимаю никаких решений – просто продолжаю жить так, как жил. Жду, когда что-нибудь изменится, и мне нужно будет на это отреагировать и самоопределиться. А кто-то уже знает, что не вернется, но и дальнейшую жизнь строить не может. Это какой-то паралич воли, когда ты очень устал или слишком много всего навалилось: ресурсов на принятие волевого решения попросту не хватает.
Большая часть эмигрантов последней волны застряла в этом состоянии, считает Екатерина.
– Я понимаю тех, кто хочет в Россию, у кого там осталась семья, и кому просто очень хочется домой. У меня друзья страшную ностальгию испытывают по тому же Петербургу, смотрят фото, и буквально слезы у них наворачиваются на глаза. Я в этот момент даже поняла, что это моя привилегия: не страдать так сильно.Я думаю, что в ближайшие десятилетия не вернусь в Россию, но конкретного плана эмиграции у меня нет. Мне нравится в Грузии, но я считают, что полная интеграция здесь для таких как я невозможна. Грузия – национальное государство, и оно останется таким. Ты всегда здесь будешь чужим. Грузинский язык выучить очень сложно. Получить грузинское гражданство – почти невозможно; сперва ты должен десять лет прожить здесь. Даже людям, которые родились когда-то в Грузии, сложно восстановить гражданство.
В Грузии, рассказывает Екатерина, у вынужденных эмигрантов много фобий: что всех приехавших отсюда выгонят, что введут визы, которые невозможно будет получить, что после выезда – не впустят обратно по неизвестной причине.
– Люди очень боятся заболеть. Вспоминаю одно из взятых мною интервью. Человека спросила: какой у тебя план на случай проблем со здоровьем? – Никакого. Моя стратегия – не болеть. Еще один респондент сообщил, что именно поэтому не поехал кататься на сноуборде или на лыжах. Он зарабатывает физическим трудом, и если получит травму – мало того, что потратит деньги на лечение, так еще и не сможет работать какое-то время. Меняются и границы приватности: стало нормально попроситься переночевать и на подольше вписаться, если приезжаешь куда-то, где есть знакомые, снимать квартиру вместе с любым количеством людей. Раньше это было – ну вы странные, нищеброды или хиппи. А сейчас: живём в трёхкомнатной впятером – весело же, молодцы. Новая норма.
Еще одно наблюдение Екатерины – Тбилиси оказался свадебной столицей. Здесь очень просто пожениться гражданам любых стран: переводишь паспорта на грузинский, заверяешь, приходишь в дом юстиции и всё.
– Тбилиси – своего рода "либертарианский рай", ИП здесь открывается за три дня. Женят за два. Ещё можно поехать в Кахетию, в Сигнахи. Там есть ЗАГС, который работает 24 на 7: они даже рекламируют себя, как "Город любви". Всё это важно, потому что эмигранты гораздо чаще стали оформлять отношения. Если что случится – у человека будет свой законный представитель, супруг или супруга. Двое моих одноклассников, когда приехали, сразу женились на своих девушках, хотя в России не собирались делать этого.
– Социология анализирует происходящее здесь и сейчас, все остальные вечно сравнивают себя с эмиграцией после 1917-го, когда так же люди покидали Россию с неопределенными перспективами...
– Эти сравнения меня на самом деле слегка раздражают и кажутся скорее вводящими в заблуждение. Сто лет назад все эти люди уехали потому, что страна сломалась. Но большинству из них казалось, что большевики – это же просто маргиналы, которые не смогут долго удерживать власть над целой страной. Условный белый эмигрант ждал, когда смута закончится и страна вернется в привычное состояние. И не дождался. И мы покинули страну, которая, кажется, замораживается надолго в этом своем новом состоянии. Но никакие исторические параллели не помогают нам понять, что случится дальше.
Мы не разглашаем настоящее имя автора этой публикации из-за угрозы уголовного преследования по закону о нежелательных организациях в России.
Форум