Как художнику из Хасавюрта удалось заработать мировое признание? Почему на гербе Чеченской республики Ичкерия изображен волк? И в чем особенности реализма на Северном Кавказе? Об этом в очередном выпуске подкаста "Хроника Кавказа" историк Майрбек Вачагаев беседует с чеченским художником Султаном Юшаевым.
Султан Юшаев родом из Хасавюрта, он выпускник художественной академии в Ленинграде. Живет и работает в Бельгии. Состоит в Обществе бельгийских профессиональных художников, Королевском обществе портретной живописи Великобритании и Союзе художников России.
– Начнем с герба Чеченской республики Ичкерия. Это был единственный его вариант или у вас были и другие эскизы?
– Так получилось, что в июне 1990 года по приглашению Министерства культуры Чечено-Ингушской АССР я приехал в Грозный после окончания Академии художеств. Как раз к тому времени готовились к первому съезду Общенационального конгресса чеченского народа (ОКЧН), который прошел в ноябре 1990 года. Оргкомитет принял решение подготовить национальные символы для этого съезда и в будущем для Чеченской республики (с 1991 года по январь 1994 года она называлась Чеченская республика Нохчийчоь. – Прим. ред.). Кроме меня, в этом конкурсе участвовали и другие люди из Союза художников. Но именно мой вариант оргкомитет принял за основу. Я предлагал несколько, но эскиз с кругом вечности понравился им больше всего.
– Почему выбор пал на волка, а не на орла, к примеру?
– Я даже и не знаю, как так получилось. До 1990 года у нас не было никакого изображения волка, чтобы мы могли представить. Делая герб, я, конечно, изучал историю, материальную культуру, этнографические элементы, орнаменты. Интересовался образами животных на скифских золотых изделиях, которые находились в Эрмитаже. Приступая к работе над гербом, я думал, что сделаю такую стилизацию животных.
Однако позже я пришел к силуэту, что мы видим на гербе ЧРИ. Он своей статичностью скорее напоминает египетского сфинкса (сфинкс – мифическое существо со львиным телом и головой девушки. – Прим. ред.). Из скифского стиля там есть окружение животных орнаментом, который придуман мною, раньше его не существовало. Это родовой столб, древо жизни, на котором волк восседает как сфинкс.
– Есть разные интерпретации этого волка, некоторые, например, сравнивают его с турецким волком, считая, что ваш замысел якобы был в том, чтобы подчеркнуть дружеские отношения с турками. Соответствует это действительности?
– Нет, таких мыслей не было. Более того, на официальной символике Турции-то и нет волка, насколько я знаю. В СССР в девяностые никаких контактов у нас с турецкими художниками не было, а у меня и подавно. Я был вчерашним студентом, приехавшим в Грозный. Уже намного позже я узнал, что в Турции есть неправительственная организация, которая называется "Серые волки".
– Некоторые утверждают, что это не волк, а волчица, и говорят, что его прообразом мог служить Акела из мультфильма "Маугли".
– Этот мультфильм в детстве всем нравился, он красивый. Но я, будучи студентом Академии художеств в Ленинграде, достаточно много изучал культуру, искусство, в том числе мировое. У меня не было необходимости опираться на сюжет "Маугли".
Касательно того, волчица это или волк – это не играет никакой роли. Главное в том, что это символ.
– Вы получили вознаграждение за эту работу?
– Нет. В 1992 году были разговоры, даже сумма была обозначена. Но я сказал, что в этом нет никакой необходимости. На тот момент в республике были непростые времена, а я как художник, который работал уже с галереями в Лондоне, имел определенную материальную базу и не нуждался в вознаграждении. Я сказал, чтоб они оставили деньги для республики, для помощи бедным, детям.
– Не многие знают, что вы были также автором эскизов для чеченской национальной валюты.
– Да, действительно, в 1992–1993 годах я принимал участие в разработке эскизов будущей валюты Чеченской республики, независимого государства. Но из-за того, что я часто летал в Лондон, у меня не было возможности активно участвовать в этом. И то, что мы сейчас видим – это эскизы Хамура Ахмедова, ведущего художника Чеченской республики, он раньше был председателем Союза художников ЧИАССР.
– Кто оказал на вас наибольшее влияние как на художника?
– Все мы в детстве любили рисовать и с теплотой вспоминаем акварельные краски, цветные карандаши. Меня тогда очень сильно поддержал отец в моем увлечении. Первый и настоящий учитель – мой отец Тагир. Он не был художником, у него не было диплома, так как его подростковые и юношеские годы прошли в депортации без возможности учиться. Но он сам, по книгам или копируя старых мастеров, достиг хорошего уровня. Его рисунки у меня здесь в Европе, и я даже их выставлял в галерее.
В 1974 году в Хасавюрте открылась детская художественная школа. Я был одним из первых, кто поступил в нее. После её окончания я поступил в Избербашское педагогическое училище на художника-педагога. Проучился один год и перевелся в Дагестанское художественное училище им М. А. Джемала в Махачкале (Муэтдин Джемал – основоположник национального изобразительного искусства Дагестана. – Прим. ред.). Там проучился два года вместо четырех. Потом поехал в Ленинград и поступил в Академию художеств. Там я изучал и копировал работы старых мастеров, ведь в Ленинграде находится Эрмитаж – один из лучших музеев мира.
– А кто из художников вас вдохновлял больше? На кого вы хотели быть похожим?
– Будучи студентом, я интересовался мастерами раннего и позднего Ренессанса. Мне нравились испанцы – Веласкес, Гойя. В разные периоды художник изучает разных мастеров, потому сложно назвать кого-то одного. Но если кого-то выделять, то, наверное, это был бы Рембрандт, голландский художник. По сей день я его изучаю, часто бываю в Нидерландах, всегда хожу в музеи. Рембрандт, конечно, великий художник.
– Как так получилось, что в маленьком Хасавюрте выросло так много талантливых художников? Это, например, Руслан Хасуханов, Зубайр Юшаев, Хамур Ахмедов, Вахарсолт Балатханов и другие.
– Примерно та же история, но еще более яркая произошла с борцовской школой Хасавюрта. Наш знаменитый тренер Алихан Джамалдиев открыл ее примерно тогда же, когда создавалась детская художественная школа. Это было через десять лет после возвращения из депортации. Произошло своего рода возрождение художников в духовном плане.
Если бы не определенные обстоятельства, возможно, Хасавюртовская художественная школа могла бы прославиться, как и борцовская. Но, к сожалению, она не состоялась, причин этого я не знаю. Хотя изобразительное искусство у нас было всегда. Наша архитектура, оружие и вообще сама эстетика, в которой мы жили столетиями, и есть искусство. Эта была такая искра возрождения.
– Как вам кажется, работа художника больше ориентирована на сегодняшний день или на будущее?
– Я думаю, то, что художник делает, уходит в будущее и там находит свое проявление, приносит пользу. 40 и даже 60 тысяч лет назад наши предки создавали наскальные рисунки. Благодаря им, ученые сейчас получают информацию о том времени. Даже материал, которым они работали, – охра – используется у нас по сей день. Я уже не говорю о более поздних периодах. До нас доходит столько информации через изобразительное искусство! Оно играет важную роль в развитии разных наук.
– Как вы считаете, что влияет на стиль художника? С чего вы начинали и в каком стиле работаете сейчас?
– Был такой художник – Анри Матисс. В детстве, когда он плохо рисовал, то мечтал стать академиком, научиться хорошо рисовать. А достигнув этого уровня, вновь стал рисовать как в детстве, его последние работы напоминают рисунки ребенка.
У меня немного по-другому. Я в детстве мечтал познать академическое искусство. Когда я был студентом, в СССР был один стиль – соцреализм. По форме национальный, по содержанию социалистический. Других видов искусства не было. И ко мне как-то попала привезенная из-за границы книга о сюрреалистах. Я сильно увлекся. И многие мои преподаватели, которые об этом знали, отговаривали меня. Но пройдя через сюрреализм, я все же вернулся к реализму.
Для нас, кавказских, чеченских художников, есть столько всего невысказанного, интересного, мне кажется, этого можно достичь только через реализм. Это то, что я ценю, и то, что сегодня стараюсь сохранить в своих картинах. Иногда бывает, что мне заказывают авангардные работы, но это как бы исключение из правил.
– Если говорить о ваших работах, то самая трогательная для чеченцев – это картина о депортации. Я слышал, что еще ваш отец делал какие-то наброски, а вы их продолжили.
– Я думаю, что это единственная картина, которую я написал. Остальные, может, даже и не картины вовсе. Я по сей день над ней работаю. Начал ее в 1982 году. Первый эскиз я попробовал выставить в Грозном, но его не одобрило жюри. В оргкомитете выставки еще и отругали меня за такую картину.
Я видел наброски отца, которые сегодня не сохранились. Он был выслан в подростковом возрасте и через всю жизнь пронес эту боль. Генетическая память об этой трагедии особая, видимо, она потом передалась мне, и думаю, передастся моим детям.
Эта боль, которую никогда нельзя забыть. Она должна получить свое продолжение в искусстве, и в исторических материалах, тем более что теперь доступно больше информации. Можно сказать, что это кредо всей моей жизни.
– У вас есть другие работы на тему депортации?
– Есть, но они не сохранились, так как были в Грозном. А одна сохранившаяся под названием "Опустевший аул" – та самая работа, которую я хотел выставить на той выставке. Я в ней через иносказание показал наш аул в конце февраля – начале марта 1944 года (без солдат, которые выселяли людей). Показал, как тогда выглядели эти наспех покинутые жителями села, где дома остались с полуоткрытыми дверьми. Совершенно пустой аул.
– Годы вашей учебы в Ленинграде пришлись на конец восьмидесятых. Наверное, тогда там было не так много чеченцев? Как к вам относились мастера-художники?
– Когда я поступал в 1982 году, у нас было восемь экзаменов. Основной экзамен по изобразительному искусству – модель в красивом классическом одеянии, девушка из консерватории позировала. Так получилось, что я в первый день на одном дыхании в стиле а-ля прима написал ее портрет.
После экзамена я вышел выпить кофе, а ребята (мои друзья из Орджоникидзе и Нальчика) ко мне подходят и говорят: "Султан, тебя можно поздравить, заходил Андрей Андреевич Мыльников, подошел к твоей работе и спросил, это кто пишет". Его ассистент нашел меня по номеру, меня отметили, так я и поступил. Очень быстро. Многие ребята по 10 лет поступали в то время! На одно место, бывало, претендовали 80 человек.
Будучи студентом, я часто ходил в черкеске, есть даже фотографии. Ко мне отношение было достаточно хорошим, уважительным, я бы сказал. Профессора мои были Фомин Петр Тимофеевич и основной мой руководитель – Андрей Андреевич Мыльников, народный художник СССР. Он был очень сильным мастером. У меня сохранились добрые воспоминания об этом вузе и о моих учителях.
– Как вы в девяностых оказались в Европе?
– Я сам, честно говоря, не думал уезжать в Англию. Получилось так, что в конце 80-х годов европейцы часто приезжали в Академию художеств в Ленинграде. Европа открывала для себя заново страну. И моими работами заинтересовались профессора из Кельтского университета, которые пригласили приехать с выставкой с возможностью дальнейшего преподавания там. Так, собственно, я и уехал. Хотя я мог остаться в Ленинграде в творческой мастерской и продолжить учебу в аспирантуре.
После я стал часто ездить в Англию, но при первой возможности прилетал в Грозный. У меня там была мастерская на Партизанской улице и квартира. Я думал, что так будет всегда. Но началась война, и результат мы знаем. Я лишился всего и в первую очередь своих работ.
– Что за история с покупкой ваших картин для королевы Бельгии?
– В культурном центре одного из муниципалитетов Фландрии (один из трех регионов Бельгии. – Прим. ред.) проходила выставка, где бургомистр попросил нарисовать тогда еще принцессу Матильду. Я был не в курсе, что на выставку приедет и сама принцесса. Портрет очень понравился ей, и бургомистр ей его подарил. Позже другая картина, выставленная в другом фламандском городе и связанная с ландшафтом Фландрии, так же понравилась принцессе и тоже оказалась в ее собственности.
– Какую из всех выставок, что были у вас, вы считаете наиболее значимой?
– Наверное, самая важная выставка была в 1976 году в Махачкале. Моя самая первая. Там был импровизированный зал. Ее организовывало телевидение, программа называлась "Шаг к прекрасному". На ней я впервые показал свои работы, мне было всего 15–16 лет.
– Как бы вы изобразили историю Северного Кавказа одной картиной? Что повлияло бы на вас при выборе сюжета?
– Это было бы огромное полотно или панорама, или даже серия работ. Со сложной композицией, где можно было бы увидеть разнообразие и богатство материальных культур народов Кавказа. И в то же время я хотел бы показать единство, единое духовное пространство. Традиции у нас одни, по крайней мере были, это сейчас все утрачивается. Эстетика, что формировалась столетиями на Кавказе, уникальна, ее нужно развивать, показывать через изобразительное искусство. Да, вот такую панорамную картину я написал бы, может быть, даже и напишу.
- 23 февраля многие десятилетия остается черным днем в истории чеченцев и ингушей. В этот день в 1944 году почти полмиллиона человек погрузили в вагоны для перевозки скота и выселили в северные районы Казахстана и Киргизии. Больше трети из общего числа переселенных никогда не вернулись домой.
Форум