Известие об установке в Калмыкии первого в России памятника Чингисхану вызвало ожесточенные споры: для одних, калмыков, тувинцев и бурят, Чингисхан – великий предок (его прославляют в песнях, кинолентах, ставят на аватарки, подписывая изображение "Я помню, я горжусь"), для других – жестокий захватчик.
Такие же диаметрально противоположные эмоции у россиян вызывают многие исторические личности – достаточно вспомнить реакцию аварцев на высказывание главы Чечни Рамзана Кадырова об имаме Шамиле. Почему Кремль до сих пор не сформулировал национальную идею и нужно ли вообще "утрамбовать" многоценностную почву, "Кавказ.Реалии" выяснял у экспертов.
Почитание великого монгола
"В поселке Привольный (Яшкульский район Калмыкии – прим.ред.) в торжественной обстановке открыт памятник Чингисхану. Это скульптурный ансамбль: четырехметровую фигуру Чингисхана несут четыре воина-защитника, позади установлены флагштоки, которые олицетворяют четыре монгольских племени. На основании памятника высечены годы жизни великого полководца, для этого использовалась техника письма тодо-бичиг, созданная на основе старомонгольской письменности", – рассказал инициатор строительства – гендиректор местного племенного завода "Улан-Хееч" Джангар Сангаджиев, добавив, что "сооружение возводили два года".
Идея композиции взята из истории, "когда Чингисхана провозгласили правителем, его именно так и несли".
Положительно к установке изваяния относится лидер калмыцкого "Яблока" Батыр Боромангнаев. Он надеется, что "это – не последнее проявление почитания великого монгола на территории России, несмотря на неприятие, которое испытывает славянское большинство к его личности".
"Для меня Чингисхан, прежде всего, зачинатель, инициатор исторических и цивилизационных процессов, которые определили развитие значительной части человечества на многие века вперед, – объясняет собеседник 'Кавказ.Реалии'. – Даже сегодня, спустя 800 лет, мы можем наблюдать последствия его деяний".
По мнению Боромангнаева, за последние 30 лет сознание многих представителей коренных народов РФ поменялось: появляются свои взгляды на собственную историю, очерчиваются приоритеты, отличные от тех, что "навязываются нерусским этносам Москвой".
"Установка памятника Чингисхану в Калмыкии может расцениваться как еще один шаг нерусских народов на пути к свободе от диктата репрессивного российского государства, сохраняющего черты допотопной колониальной империи", – заявляет он.
Право на памятники
Cтарший научный сотрудник Центра проблем Кавказа и региональной безопасности МГИМО Ахмет Ярлыкапов согласен, что подобрать историческую фигуру, способную объединить всех россиян, сложно, т.к. "значимые личности у каждого народа свои". Ногайцы, например, воспринимают прославленного русского полководца Александра Суворова исключительно как руководителя расправы над Кубанской ногайской ордой.
"Пытаться 'утрамбовать' [различия в оценке истории] здесь не то что трудно, а просто вредно, – полагает он. – А единая идея – вполне посильная задача. Правда, над ней долго размышляют и ничего подлинно объединяющего пока не придумали, вроде 'американской мечты'. Что этому мешает? Наверное, боязнь признать самих себя, боязнь собственного разнообразия. Хотя при грамотной политике это можно обернуть в силу российской нации".
Идея российской нации, кстати, есть, продолжает Ярлыкапов, но "она пока основывается на том, что русские первые – примат языка и культуры именно русских".
"Однако гражданская нация формируется, во-первых, не по приказу сверху, во-вторых, на основе равенства всех, – подчеркивает эксперт. – Русский язык и культура будут объективно ведущими, но это надо делать без подавления других культур. В частности, не ограничивая изучение языков народов России. Необходимо искать такие формы, которые бы не приводили к ускоренной языковой ассимиляции".
Что касается непосредственно строительства монументов, то, настаивает собеседник, "государство не должно реагировать на все подряд". "Если государство поликультурное и многонациональное, то и регионы должны иметь право на собственные памятники, – резюмировал он. – А Чингисхан – фигура для значительной части территории России вовсе не чуждая".
Визуальное воплощение политики
Памятники – визуальное воплощение политики, считает старший научный сотрудник Центра цивилизационных и региональных исследований Института Африки РАН Наима Нефляшева.
"Дело не в памятниках и не в национальных героях самих по себе. Они политизируется не случайно, а являются инструментом для решения совсем не мемориальных задач, – отмечает эксперт. – У каждого [изваяния] в конкретном историческом контексте своя цель".
По ее мнению, если появится правовой контекст, градус, при котором прошлое политизируется, снизится. "Если государство решит проблемы экономического плана, если начнут функционировать социальные лифты, если каждый силовик будет отвечать по закону за превышение полномочий, то вопрос формирования единой российской нации будет решаться в другом контексте, – полагает ученый. – В таком контексте установка нового памятника национальным героям не вызовет дебаты, да и 'конфликтных' памятников станет меньше".
Выработать национальную идею Кремль пытался, но безуспешно, указывает она. В 2013 г. президент Владимир Путин поведал, что "формирование гражданской идентичности на основе общих ценностей, патриотического сознания, гражданской ответственности и солидарности, уважения к закону, сопричастности к судьбе Родины без потери связи со своими этническими, религиозными корнями – необходимое условие сохранения единства страны".
"С тех пор проведены сотни конференций, поданы аналитические записки, – напоминает Нефляшева. – Но это так и не нашло отражения на практике, а парадные форумы с одними и теми же участниками только множат число резолюций. [...] К разработке концепций надо привлекать академическое знание, не отмахиваться от исследований, выводы которых не лакируют действительность, а дают повод задуматься".
На примере Северного Кавказа она видит, как теория расходится с практикой – когда не учитывается множество локальных и этнокультурных особенностей. Собеседница призывает перестать "смотреть на Кавказ сквозь ориенталистские линзы" и "относиться к региону как экзотическому заповеднику с горными массивами, бурными реками, вечно танцующими джигитами и накрытыми столами".
"Кавказ XXI века все еще воспринимается через рамку, заданную европейскими путешественниками и русской литературой XIX века, – досадует спикер. – Зачастую эксперты даже ориентируются на донесения русских военных времен Кавказской войны. Мало кто учитывает последствия имперской, советской и постсоветской трансформаций на Кавказе".
Она обращает внимание на то, что "институты саморегуляции обеспечили кавказскому обществу выживание в условиях управленческого хаоса, экономического коллапса 1990-х гг., когда по всей стране рушился институт семьи, менялось ролевое поведение и взаимоотношения мужчины и женщины".
"На этом фоне любой эксперт, приходящий в регион якобы с цивилизаторской миссией, не снимая пробкового шлема, в глазах кавказцев выглядит героем детского комикса", – добавляет Нефляшева, предлагая "концептуально пересмотреть взгляд на национальные регионы России как на некие экзотические общества".
Тем более что цивилизационный разрыв между Кавказом и остальной федерацией становится критичным – когда молодые кавказцы путешествуют по стране, они говорят: "Поехал в Россию".
"В течение почти 100 лет такие фразы не звучали, а теперь почему-то появились. Разве эта ситуация не подлежит немедленному анализу?" – вопрошает она.
