Фонд "Общественное мнение" представил итоги работы над большим проектом под названием "КоронаФОМ". Начиная с марта 2020 года социологи изучали новую реальность, сложившуюся в результате пандемии коронавируса COVID-19. По итогам вышла книга под названием "Социология пандемии. Проект КоронаФОМ".
Как отмечают исследователи в аннотации к книге, распространение коронавируса привело к возникновению новой пандемической реальности, а ее масштабные социальные последствия требуют изучения и описания.
"Мир кажется нам понятным, если мы можем его описать и рассказать друг другу. Пандемия изменила мир внезапно (в одночасье), тотально (для всех) и радикально (коренным образом). Вчерашние описания мира на глазах устаревают и рассыпаются. И одновременно складываются новые, пока невидимые и неведомые завтрашние социальные представления о мире", – пишет, представляя проект, Александр Ослон, президент фонда "Общественное мнение".
Исследования, как передает Радио Свобода, касаются разных сфер общественной жизни: это и экономика, и бизнес, и медицина, и повседневные практики, и особенности жизнеустройства в новой реальности.
Пандемия изменила мир внезапно, тотально и радикально. Вчерашние описания мира на глазах устаревают и рассыпаются
Отдельный раздел посвящен беседам о пандемии с социальными мыслителями: философами, социологами, антропологами, культурологами и другими специалистами. Психолог, профессор РАН Тимофей Нестик делится впечатлениями от того, как влияла на людей подача информации.
"К сожалению, с начала пандемии информирование наших сограждан было обращено к чувству самосохранения и личной безопасности. А обращаться нужно было к мыслям об ответственности за родных, к заботе о ближних. Наши исследования показывают, что сопереживание и уверенность в своей способности влиять на ситуацию… повышают готовность к ношению масок и соблюдению дистанции.
Ну и, конечно, ввод жестких ограничительных мер должен был сопровождаться пояснениями, для чего это делается, как это работает. С самого начала нужно было делать ставку на двусторонние коммуникации. Власть же… уходила от такого способа общения, опасаясь волны тревоги, агрессии, и этим только провоцировала раздражение. …Очень важно, информируя об угрозах, относиться к гражданам с подчеркнутым уважением и делать ставку на сопереживание, а не на запугивание".
Власть, скорее из страха, чем из рационального расчета, опробовала механизм лишения москвичей некоторых естественных прав
"В условиях пандемии люди оказались лишенными многих прав, – отмечает социолог, профессор НИУ ВШЭ Симон Кордонский. – Власть, скорее из страха, чем из рационального расчета, опробовала механизм лишения москвичей некоторых естественных прав, и это оказалось очень удобно – для власти. Произошла неявная национализация ресурсов в пользу московского правительства. Это очень серьезное изменение отношений. Например, за любое нарушение карантина, зафиксированное техническими средствами, приходила платежка. Ситуация вне всяких правовых рамок, кроме распоряжения мэрии. В других городах было не так... Я думаю, что в итоге появилось некоторое разнообразие в отношениях между населением и властями регионов".
С некоторыми участниками "КоронаБесед" корреспондент Радио Свобода поговорила лично. Один из них – Виктор Вахштайн, декан факультета социальных наук МВШСЭН.
– Когда пандемия только начиналась, было много прогнозов по поводу того, как она окончательно и бесповоротно изменит нашу жизнь, от самых мрачных до самых оптимистичных. Оптимистичные строились вокруг идеи изменения повседневных практик: люди поймут, что можно не ездить на работу, не арендовать офисы, учиться и встречаться онлайн, и эти практики останутся с нами навсегда, заместив устаревшие практики, связанные с физическим перемещением.
Второй прогноз, прямо противоположный: пандемия дает государству огромный спектр возможностей вмешательства в частную жизнь – а страх вируса на тот момент был очень силен (сейчас его в России почти нет), и это легитимировало любые действия властей, нацеленные на борьбу с эпидемией, – и в итоге люди свыкнутся с тем, что они делегировали весь контроль над своей жизнью властным структурам.
Спустя полтора года мы обнаруживаем, что онлайн-коммуникация действительно существенно расширилась и осталась с нами, но никоим образом не заместила собой привычной формы человеческого общежития и старую офлайновую тему работы и жизни, а стала дополнением к ней. Не произошло никакого радикального слома, просто теперь мы чуть чаще будем назначать встречи в zoom, когда мы не хотим встречаться лично.
Что касается второго прогноза, мы видим, что вмешательство государства усиливается, но вовсе не потому, что люди делегировали право контроля над своей жизнью государственным технологическим агентам вроде приложения "Социальный мониторинг". Это усиление связано с закрытием границ. Следствием пандемии стало очень сильное ограничение мобильности, а уже оно в свою очередь открыло более серьезный доступ к вмешательству в частную жизнь. Так что прогнозы на 90% оказались полным бредом, хотя в каждом из них было какое-то рациональное зерно, которое, собственно, и проросло за этот год.
– Каким образом закрытие границ связано с вмешательством государства в личную жизнь?
Ограничение мобильности открыло более серьезный доступ к вмешательству в частную жизнь
– В ситуации довольно высокой мобильности есть некоторое субъективное ощущение, что вы в любой момент можете уехать. Соответственно, разговоры об эмиграции, которые непрерывно шли, миграционные потоки, довольно значительные в годы до пандемии, сократились.
В ситуации мобильного населения государственный контроль имеет довольно внятные ограничения. А вот когда вы не можете никуда уехать, государство восстанавливает на своей территории контроль почти в духе абсолютистского государства, о котором писал Мишель Фуко, пытаясь максимизировать контроль над населением. Посмотрите, насколько часто социологи в начале XXI века говорили о том, что наша власть становится не территориальной, это больше не про территорию, не про контроль над конкретными кварталами и районами, а про то, что мы контролируем конкретные информационные потоки.
Приходит пандемия, и становится понятно, что никуда не делись идеи старой доброй социологии и философии второй половины ХХ века, что власть – это по-прежнему про тело конкретного человека, про районы и кварталы, про конкретное территориальное единство.
Мы не знаем, как долго это останется, но теперь под властью даже понимаются чуть иные вещи, чем раньше: условно говоря, власть – это власть ограничить ваше право выйти из дома или навязать вам необходимость сделать прививку, хотя как раз с этой частью полный провал.
– Вы сказали, что сейчас в России совсем нет страха. Что это – привычка, адаптация к ситуации? Ведь заболеваемость и смертность по-прежнему высоки.
– Это называется рутинизацией. Какое-то экстраординарное событие ломает рутину, привычную повседневность и сначала воспринимается как нечто абсолютно запредельное, требующее каких-то неслыханных в повседневной жизни мер реагирования. Но если это повторяется или длится долго, то все больше и больше начинает считываться как некоторый фон, на который вы уже не обращаете внимания.
Рутинизация – это, например, когда вы привыкаете к жизни в ситуации террористической угрозы, и появляются шутки вроде "пойдем в ту пиццерию, ее на этой неделе уже взрывали". И вот такого рода механизмы рутинизации сейчас взяли свое.
Страх заражения был очень силен в первой волне, когда она еще не была даже на пике. По мере того как росло количество зараженных и умерших, страх почему-то снижался. Что касается второй волны, то там даже близко не появлялось тех показателей страха и опасений, которые были в первой. Это не результат чего-то эпидемического, тут нужно смотреть не на сами вирусы, а на регулярность заражений или на количество сообщений в СМИ, связанных с ними.
– У вас есть регулярное исследование под названием "Евробарометр", и последняя его часть прошла уже после начала пандемии. Что именно вы исследовали?
– Прежде всего, то, как меняются у людей социальные связи. Есть большая теория, построенная на анализе Питера Бэра эпидемии первого коронавируса SARS CoV-1 в Гонконге в начале 2000-х годов, где он показывает, при каких условиях мы видим солидаризацию людей в условиях эпидемии, то есть какой должен быть набор исходных факторов для того, чтобы люди почувствовали себя в одной лодке. Он это называет "сообществом судьбы". Стало интересно, есть ли у нас такое.
Сейчас в России почти нет страха по поводу коронавируса
И вот то, что мы видели в Москве и других крупных городах, это никоим образом не солидаризация, когда люди начинали действовать сообща, как в случае с Гонконгом. И это не поляризация, как в Монреале, например, в 1885 году в результате эпидемии оспы, когда город поделился на франкоговорящую и англоворящую части. Да, они солидаризировались, но не против вируса, а друг против друга: католики были уверены, что протестанты специально использовали биологическое оружие, чтобы их уничтожить, а протестанты полагали, что католики – дикие варвары, и из-за их дикости оспа распространяется быстрее: вместо того чтобы идти в больницу, они устраивают крестный ход.
В Москве мы увидели скорее другую стратегию – это атомизация: связи стали распадаться, тот социальный капитал, который накапливался последние годы, те доверительные отношения, которые позволяли людям каким-то образом держаться на плаву в ситуации кризиса, начали исчезать, уходить на второй план.
Там существовало явление, которое мы назвали карантинной дальнозоркостью, то есть когда человек на протяжении целого дня, будучи заперт в своей квартире, очень интенсивно включался в чтение, обсуждение, потребление информации со всех уголков мира, но при этом забывал выгулять собаку, позвонить родителям или узнать, как здоровье заболевшего друга. Он перестает различать ближний круг, в который входят его друзья и знакомые, потому что растворяется в информационной повестке более широкого профиля.
А на других территориях – больше всего это видно в малых городах – четвертая стратегия: не солидаризация, не поляризация, не атомизация, а трайбализация, то есть ситуация, когда ваши сильные связи, дружеские и родственные, становятся еще сильнее. Люди начали больше общаться с родственниками и друзьями, чаще звонить им. А слабые связи, то есть приятели, знакомые, нужные люди по работе, активные контакты в записной книжке как раз потерялись, потому что в данной ситуации потребность в них отпала. И вот дальше интересно будет посмотреть, насколько восстановятся эти социальные связи, – отмечает социолог Виктор Вахштайн.
О том, как повлияла пандемия на экономическую ситуацию в России, рассказала Радио Свобода Наталья Зубаревич, профессор МГУ, руководитель региональных исследований Московского Независимого института социальной политики.
– Динамика по итогам 2020 года к 2019-му следующая. Промышленность – минус 3%. Добывающая промышленность – минус 7%, потому что сильно сжались рынки сбыта. Основное падение – нефть, уголь, алмазы, помягче газ. В обрабатывающей промышленности – 0, вышли на уровень 2019 года благодаря гособоронзаказу и пищевой промышленности. Инвестиции – минус 1,5% к прошлому году.
Вроде не страшно, но продолжилось стягивание инвестиций в основном в столицу, уже четверть всех инвестиций в стране приходится на Москву вместе с Московской областью. Это очень много. В кризис Москва инвестиционно не пострадала. И вторая зона, куда продолжали идти инвестиции, это нефтегазодобывающие регионы. Вот это два основных направления.
Люди согласны на работу более низкого статуса и с меньшей оплатой труда
По строительству падение было относительно небольшим – примерно 2%, но все это накладывается на падение ввода жилья прошлого кризиса (это с 2015 по 2019 год, когда стройка замедлилась). Там было минус 8%, и значит, еще минус 2.
Самые тяжелые проблемы в отраслях рыночных услуг. Общепит, то есть кафе, рестораны и все прочее, – минус 21% по 2020 году. Платные услуги – минус 17%. Самый сильный спад по платным услугам в Москве – минус 29%. Это и последствия локдауна, и того, что люди остерегаются ходить в такие места, как боулинги, например. К тому же меньше стали ездить на общественном транспорте, а это тоже входит в платные услуги.
Чуть лучше розничная торговля – минус 4% по итогам года, но она падала и в прошлый кризис: тогда было минус 7%, сейчас еще минус 4. В общем, розница сжалась прилично, и основная причина – не локдауны, а снизившийся платежеспособный спрос населения.
Зарегистрированная безработица – тут феноменальный рост, с 0,7 миллиона человек до 3,7 миллиона! Уровень зарегистрированной безработицы в сентябре был максимальный – 4,9% от занятого населения. Такого не было чуть ли ни с 90-х годов, и причина институциональная – резко повысили пособие по безработице, до прожиточного минимума, и облегчили регистрацию.
Как только с октября власть начала закручивать гайки, нижнюю границу пособия опять вернули на 1,5 тысячи, но оставили прожиточный минимум только для тех, кто легально уволился и до того имел более-менее приличную зарплату, безработица уже к концу февраля 2021 года сократилась до 3%. Как бы институциональным образом сначала позволили вырасти безработице, заплатили за три-четыре месяца пособия, а потом начали сворачивать.
По доходам населения – падение минус 3,5% в 2020 году к 2019-му. Но у нас еще до того, в прошлый кризис доходы упали почти на 7%. В итоге к концу 2020 года общее падение относительно 2013 года – минус 10% с лишним. Соответственно, по реальным доходам населения мы вернулись на уровень примерно 2011 года. Десять лет рост реальных доходов по факту отсутствовал.
– Когда записывались интервью для проекта "КоронаФОМ", вы говорили, что адаптационные стратегии населения пока непонятны. Сейчас уже появилась какая-то ясность по поводу того, как адаптируются ко всему этому люди?
– Как всегда, это понижательные стратегии там, где есть работа, то есть люди согласны на работу более низкого статуса и с меньшей оплатой труда. Это происходит в любой кризис. И пошли люди наниматься курьерами, заниматься доставкой продукции, еще чем-то подобным. Второе – многие уехали из Москвы во втором квартале, в локдаун, потому что кто-то потерял работу, за арендуемую квартиру платить уже нечем, и вернулись домой, в свои города. Но к концу года ситуация выровнялась, и миграционного оттока из Москвы в целом уже не было. Люди адаптируются как могут, – свидетельствует профессор Наталья Зубаревич.
Полина Колозариди, преподаватель департамента медиа НИУ ВШЭ и координатор Клуба любителей интернета и общества, в интервью социологам ФОМа говорила о новых видах неравенства, проявившихся во время пандемии и карантина. Корреспондент Радио Свобода попросила ее пояснить, что это такое.
Фрилансеры наконец поняли, что их образ жизни для всех остальных называется сейчас пандемией
– Речь идет о неравенстве в разных смыслах: оно и физическое, и экономическое, и неравенство, зависящее от того, где вы живете и насколько вокруг вас есть люди, готовые чему-то научить. Все это проступило очень явно. Так, плюсы интернета и возможность делать что-то онлайн не для всех оказались плюсами. Переход некоторых практик (образовательных, например) в онлайн для многих стал одним из главных открытий времен ковида. Какие-то люди впервые стали постоянными пользователями интернета и тех сервисов, с которыми раньше были незнакомы.
Интернетом и до пандемии пользовалось около 70% россиян, ведь интернет – это не просто виртуальное пространство и место общения, но и инструмент: приложения, банки, такси, заказ еды, запись к врачу, наконец. Но многие из этих способов общения были альтернативными, а в период карантина стали возможны только онлайн: скажем, образование или общение с банками и госучреждениями.
Некоторые виды неравенства при этом усугубились, так как для кого-то онлайн-практики были совершенно естественными, а для кого-то оказались чудовищно сложными, непонятными и чужими. Было много мемов об этом различии, например: "Фрилансеры наконец поняли, что их образ жизни для всех остальных называется сейчас пандемией".
Есть люди, которым трудно приноравливаться к новым сервисам. Многим пришлось заново учиться. Допустим, учителя начальных классов в сельских школах, раньше не имевшие дела с интернетом, были вынуждены очень быстро осваивать сложные навыки под давлением начальства. У многих школьников не было дома компьютеров, соответственно, проявилось техническое неравенство. И онлайн-образование не стало всеобщей благостью и радостью, а для кого-то оказалось временем испытаний. А для многих верующих людей, например, вопрос о том, что богослужение идет онлайн, совсем непрост, и сжиться с этим сложно, ведь такой ситуации раньше не возникало.
– Насколько удобен и эффективен оказался формат онлайн-образования?
Для прикладных сфер образования онлайн оказался сложным
– Для прикладных сфер образования онлайн оказался сложным: там, где в процессе обучения используются инженерные или медицинские материалы, например. Для многих учебных процессов требуется лаборатория, оборудование, и тут онлайн-обучение просто не получается, нужно перестраивать процесс. Даже внутри одной специальности сложно провести обобщение.
Допустим, историки: часть материала – скажем, лекции можно проводить онлайн, а часть – это, например, работа с архивами или с археологическими материалами, но как их проводить, если университет или музей закрыт? И возникают новые различия в методах преподавания, гибридные формы образования. Сейчас вузы учатся в основном гибридно: что-то остается онлайн, а что-то офлайн. Онлайн-образование пришло в те сферы, где его раньше не было, и частично остается там по сей день. Это единственно возможный выход для студентов из-за рубежа или из далеких городов, которые не могут приехать на занятия.
– Пандемия принесла в нашу жизнь в более массовом виде и технологии, служащие "Большому брату": все эти системы распознавания лиц, QR-коды, видеофиксацию.
– Интернет – это технология, которая, с одной стороны, позволяет лучше контролировать, а с другой, лучше избегать контроля и создавать альтернативные группы. Взять то же онлайн-образование. Оказавшись в сложной ситуации, люди начали создавать чаты, неформально обсуждать проблемы в социальных медиа, решать, что делать: преподаватели между собой, студенты между собой, все они вместе.
Люди, будучи физически разделенными, продолжили поддерживать друг друга, и это очень важно. Одновременно интернет – это технологии слежки, контроля и учета. Раньше, чтобы контролировать время прихода студентов на занятия, создавалась пропускная система, но это было не всегда очень жестко. Сейчас в некоторых университетах система видеосвязи организуется самим вузом, и там видно абсолютно все: посещаемость, продолжительность занятий, кто опоздал, кто раньше ушел, а иногда даже – кто когда отвлекся. Раньше ни на каких парах так легко этого было не зафиксировать.
Похожая вещь происходила в жизни городов. В Москве люди, болея ковидом, устанавливали приложение "социальный мониторинг", которое контролировало их перемещения. Без интернета все это было бы трудно или вовсе невозможно. Интернет – одновременно технология, которая позволяет нам солидаризироваться и общаться помимо всяких иерархий, и при этом для управленцев это инструмент администрирования, – сообщает исследователь интернета Полина Колозариди.
О том, как изменилось в результате пандемии культурное пространство России и мира, размышляет Владимир Каганский, географ, культуролог, путешественник, старший научный сотрудник Института географии РАН.
Не осталось ни одного клочка земли, никакого населенного острова, куда бы не проник ковид
– Культурный ландшафт во всех отношениях оказался беспрецедентно связным. Не осталось ни одного клочка земли, никакого населенного острова, куда бы не проник ковид. Здесь возникает интересный вопрос – не нужно ли задуматься о сооружении Нового ковчега на тот случай, если очередная пандемия будет со стопроцентной смертностью? Это в духе Илона Маска – поскорее создать колонию на Венере, изолированную от Земли, на случай, если земное человечество вымрет и захочет возобновиться.
Ковид протестировал социальные, экономические, институциональные условия, выявив довольно большую неготовность существующих систем с ним справиться, кроме очень авторитарных или тоталитарных. Мы оказались в каком-то хаосе без авторитетов и даже без общества, потому что подавляющая часть людей, включая образованное сословие, не понимает, что происходит, не доверяет информации. Нет авторитетов, хотя бы групповых, которые могли бы сказать: происходит вот это, опасность вот такая. Даже во время "испанки" ситуация была другая: существовали авторитеты, которые объясняли происходящее. Сейчас мы оказались в постмодернистской ситуации несуществования общества.
Может быть, для выживших и восстановившихся после ковида вся эта история будет благодетельной встряской
Страны очень четко отдифференцировались по тому, обладают ли они повсеместно медицинскими инфраструктурными стандартами. Здесь большое и неорганизованное российское пространство показало: мало того что у нас стандарты медицинской помощи распределены по линии "центр –периферия", так еще и так называемая "оптимизация" оторвала значительную часть людей от помощи. Расстояние: временное, транспортное, институциональное, просто километровое до места, где на российской периферии можно получить квалифицированную помощь, и так было велико, и оно еще увеличилось.
Вирус протестировал всю цивилизацию. Очень характерно, что ее успехи видны на больших массивах и на больших расстояниях. Можно отправить корабль к Венере с точностью посадки в несколько метров, но расстояния в миллионные доли сантиметров, в которых живут вирусы, не проработаны, что говорит об экстенсивной работе в пространстве. Наша цивилизация оказалось опасной. Сама скученность населения, концентрация его в больших городах, урбанизация, высокая мобильность – все имеет оборотную сторону.
Кроме всего прочего, все это оказалось еще и очень утомительно. Многие мои знакомые, особенно те, кто много преподает онлайн, чувствуют какую-то феноменальную усталость. При всех удобствах онлайна люди говорят, что это гораздо более изнурительно, чем живой семинар, живое общение. Когда я читал большой курс лекций онлайн, у меня не было дополнительного и очень важного канала связи – я не чувствовал запаха смыслового общения – легкого, теплого, волнообразного. Все-таки полноценный диалог – это еще и тонкая мимика лица, и жестикуляция, чего онлайн совершенно не дает. Мне не хватало вот такой обратной связи.
– Вы говорили о таком явлении, как ковидный дауншифтинг. Что это такое?
– Это когда люди ради безопасности отказываются от части заработков и либо уезжают в безопасное место, либо сокращают какое-то количество контактов из-за опасений заразиться самим или заразить других. Это характерно для сравнительно элитарной публики, которая может просчитать степень опасности в долгосрочной перспективе, оценить влияние заболевания на качество жизни.
Сейчас ковидного дауншифтинга стало меньше, как и чувства опасности, и это видно не только по тому, что возобновили работу учреждения, причем даже те, которым совершенно не нужно никакое присутствие, вроде моего академического института. Люди сидят в тесно набитой комнате, кашляют, чихают, и никто никого не заставляет надевать маски. Когда я прихожу в маске и перчатках, только что пальцем у виска не крутят. Ощущаемой опасности стало меньше, но ведь если брать экспертные оценки и ситуацию в известном мне кругу, то заболеваемость относительно пика снизилась довольно незначительно.
Здесь возникает вопрос о мало проработанных жизненных стратегиях недостижительного типа, ориентированных на очень долгие, большие горизонты. Может быть, для выживших и восстановившихся после ковида вся эта история будет какой-то благодетельной встряской.
