Ожесточенные споры в соцсетях о роли и месте имама Шамиля в истории Чечни и Дагестана – явление не редкое. В очередной раз они имели место неделю назад, когда блогеры из двух республик поспорили на эту тему. Да и трудно найти более политизированную тему в последнее время, чем вопросы, связанные с Кавказской войной. Вопросов-то по теме могут быть тысячи, но чаще всего в дискуссиях дается оценка лидерам как горского сопротивления, так и российского военно-политического истеблишмента.
Но на подобные вопросы давным-давно уже ответили историки. Есть целый пласт из десятка тысяч документов в архивах, позволяющих узнать тонкости той или иной операции или подробности принятия решения историческими персонажами.
Сопротивление горцев Северного Кавказа российскому завоеванию в XVIII-XIX веках получило название "Кавказская война", хотя некоторые историки считают, что куда правильней придерживаться термина "Кавказские войны". Для России эта была война с общим врагом, горцами Кавказа, независимо от того, кто населял тот или иной регион. Но каждый из противостоявших России народов считал себя самостоятельным соперником империи.
Поэтому фигура имама Шамиля вызывает горячие споры. Сдался ли он сам или его захватили? Были ли переговоры или все решило коварство князя Ивана Барятинского? Пленение лидера горцев Северного Кавказа в корне изменило происходящее в то время: кто-то принял итоги войны, кто-то решил продолжить сопротивление, кто-то просто наблюдал за происходящим.
Имам Шамиль, начавший свою борьбу в качестве лидера Дагестана в 1834 году, сумел заручиться поддержкой чеченцев в 1840 году. Став главой Чечни и Дагестана, он образовал классическое исламское теократическое государство – имамат, которое просуществовало до лета 1859 года.
О завершении войны на Северо-Восточном Кавказе и пленении имама Шамиля чеченский историк Майрбек Вачагаев по просьбе редакции Кавказ.Реалии поговорил с дагестанским историком Патимат Тахнаевой, старшим научным сотрудником Института востоковедения при Российской академии наук. Ученая посвятила этому периоду монографию "Хаджи-Мурат. Хаджимурад из Хунзаха", "Гуниб, август 1859", а также ряд статей и работ, позволяющих день за днем проследить события, происходившие в канун окончания войны на горе Гуниб.
– Итак, имам Шамиль к лету 1859 года полностью потерял Чечню, что была захвачена войсками Российской империи. Он уходит в Дагестан, в Гуниб. Почему именно туда?
– В апреле 1859 года, когда столица имамата – Ведено – была штурмом взята русскими войсками, Шамиль отступил во Внутренний Дагестан, за Андийский хребет. И он не отступал в далекий Гуниб, ни в коем случае. Потеряв 1 апреля Ведено, а к концу мая и всю Чечню, имам не был намерен мириться с этим фактом.
С начала мая он активно укрепляется на новых позициях, дагестанских рубежах. Его не останавливало и то, что к 13 мая из девяти чеченских наибств имамата – Гехинское, Шалинское, Мичиковское, Ауховское, Ичкерийское, Чеберлоевское, Шубут, Нашхоевское и Шароевское – под его властью не осталось ни одного. Потому спешно возводилась новая линия обороны по правому берегу реки Андийское Койсу. Известно письмо андийского наиба Дибира об организации оборонных работ на границе с Чечней в горах Чеберлоя, датированное первыми числами мая 1859 г. Это было жесткое извещение наибам привести подвластное им работоспособное население в Чеберлой на строительство пограничных укреплений с лопатами и кирками. Имам писал: "Не оставляйте ни одного отделенным от этой группы, все равно – алима или кадия. И кто отделится – будет заключен в тюрьму на месяц". На месяц!
– На тот период, да и на протяжении всей Кавказской войны, в Чечне не было ни одной крепости, ни одного военного укрепления. То есть получается, что это первый приказ имама Шамиля построить именно военное укрепление на границе Чечни с Дагестаном.
– Да, как я уже говорила, к середине мая чеченские наибства перестали существовать как таковые, а отдельные селения обществ Шарой, Шикарой и Чеберлой, селений Зандак, Энгеной и Беной отправят своих делегатов к командованию в июне и июле. Из цитированного мною письма совершенно очевидно, что у имама не было намерений покинув Чечню, целенаправленно следовать на Гуниб. Более того, он был намерен стоять на границе, не пускать русских вовнутрь Дагестана со стороны Чечни.
Наибы имама Шамиля
Видимо, построить укрепления в Чеберлое не удалось, и он укрепляется в Дагестане, за Андийским перевалом, в обществе Гумбет, на довольно неприступной горе Килилдерил-меэр, между селениями Ичичали и Килятль. Это такая копия горы Гуниб, только поменьше, но на ней не было воды.
Тем не менее, имам издавна возлагал на стратегические перспективы этой горы определенные надежды. Писарь Шамиля Абдурахман отмечал, что по приказу имама гора ранее дважды укреплялась вырытыми окопами, каменными стенами. Последний раз ее укреплением занимались в 1858-м. Таким же образом к концу июня были укреплены побережья Андийского и Аварского Койсу, перевал Буцрах. Помимо укрепления правобережья Андийского Койсу, на предполагаемом пути следования русских войск по Анди и Гумбету имам приказал сжечь аулы, как писал Абдурахман, чтоб "не осталось в них и деревянного кола". В 1845 году имам уже использовал довольно успешно в этих краях подобный метод – во время так называемого даргинского похода (военная операция по захвату русской армией крепости Дарго в Чечне) графа Михаила Воронцова. Имам Шамиль не был намерен пропускать противника вглубь Дагестана.
То есть мыслей об отступлении и, более того, сдаче в плен на тот момент у него не было.
– Итак, он все же отступает в Дагестан и пытается оказать сопротивление. Но на этот период, после Крымской войны, которая закончилась в 1856 г., некоторые воинские части империей были переброшены на Кавказ для подкрепления. Но какие силы были у имама Шамиля на тот момент?
– Здесь важно знать и понимать следующее. План предстоящей в 1859 г. летней наступательной операции в Дагестане был окончательно утвержден главным штабом армии 6 мая 1859 г. Согласно этому плану, наступление на Дагестан предполагалось вести одновременно тремя отрядами: главным Чеченским – из Ичкерии через Андийский перевал, Дагестанским и Лезгинским.
В общей сложности силы всех трех отрядов по данным главного штаба составляли 40 батальонов, 7 эскадронов драгун, 39 сотен милиции при 44 орудиях. По подсчетам генерала-майора Ростислава Фадеева, кстати, участника тех событий, численность войск, собранных для наступления в горы с трех сторон, не превышала 40 тысяч человек под ружьем из 160 тысяч, составлявших в эти месяцы Кавказскую армию. По подсчетам другого военного историка, полковника Дмитрия Романовского, численность войск трех отрядов к началу операции достигала до 30 тысяч человек.
– С севера продвигается отряд Дагестанский, Лезгинский продвигается с юго-востока, из Чечни с западной стороны продвигается Чеченский отряд. На востоке – Каспийское море, там уже отходить некуда. Речь идет о том, что практически эти три отряда должны были взять в кольцо последнее пристанище Шамиля.
– Разумеется. Территория имамата была не очень большой. Поэтому 30 тысяч человек или 40 тысяч – тот случай, когда количество уже не имело значения. Надо иметь в виду, что к тому времени, когда имам вышел из Чечни, рядом с ним находилась всего горстка вооруженных людей, умеющих воевать. И их число не достигало даже ста человек.
Но я не люблю, когда начинают оперировать этими огромными цифрами как гарантом безусловной победы Барятинского. Тут сыграли свою важную роль определённые факторы, о которых не любили вспоминать местные дагестанские авторы, начиная с Карахи, Абдурахмана, Гаджи-Али (дагестанские летописцы, современники имама Шамиля, оставившие письменные источники о тех годах. – Прим. ред.). О них почему-то не упоминали позже и советские историки, не упоминают и современные.
Имама в горах просто уже не поддерживали. Надо понимать, что к тому времени имамат, начиная с 1851–1852 годов, переживал внутренний кризис: кризис власти, усугубленный тяжелейшим экономическим положением. С середины 1850-х годов от имама стали отходить лица из его ближайшего окружения. В частности, в 1856 году был уличен в измене, тайных отношениях с русскими, Кебедмухаммад Телетлинский, один из известных соратников имама, алим, правовед, воин. В свое время он начинал наибом Телетля, к 1850-м годам являлся мудиром (своего рода "губернатор" региона объединенных из различных наибств. – Прим. ред.) четырех дагестанских наибств, был очень близок к имаму. Последний даже обещал выдать обеих своих дочерей за сыновей Кебедмухаммада, но слова не сдержал. Шамиль считал, что Кебедмухаммад пользуется в Дагестане таким же влиянием, как и он сам. Смертная казнь за измену в порядке исключения была заменена ему ссылкой в Дарго, под личное наблюдение имама.
Не могу не процитировать здесь фрагмент из письма князя Моисея Аргутинского, который благодаря лазутчикам был всегда хорошо информирован о том, что происходило в горах. В марте 1851 года он со ссылкой на "достоверные сведения" с удивлением и удовлетворением писал, что впервые состоялось собрание наибов, на котором обсуждались не военные задачи, а вопросы "о бедственном положении горцев". Цитирую: "Наибы и почетные лица представляли Шамилю трудное положение их подчиненных и указывали на постоянные потери, претерпеваемые ими в течение круглого года, то в делах против Чеченского и Дагестанского отрядов, то на Сунженской линии, не имея ни времени для обрабатывания полей, ни для призрения вообще своих семейств, и что проистекающее от того расстроенного положения их домашнего быта, по необходимости лишает их возможности сражаться за веру свою с таким же самоотвержением, как бы того требовать можно". Но имам, со слов лазутчиков, об этом и слышать не хотел. Цитирую: "В ответ на это Шамиль будто бы говорил, что за малодушие скопищ они впредь отвечать будут головою, начиная с наибов".
Летописец Мухаммад Тахир ал-Карахи писал, что последние два года в имамате "из-за сильной засухи и падежа скота усилился голод", "слабость ополченцев еще больше увеличилась" из-за трудных работ на оборонительных сооружениях, с "мучительными стараниями" возводимых в разных местах. Но не эти испытания, по мнению хрониста, стали в итоге разрушительными для имамата, а повсеместный произвол наибов. Все это верно. Как и то, что не желали или не хотели увидеть главного, трагического предельного истощения всех ресурсов имамата, давно назревшего кризиса власти. Практически все местные авторы-современники, произведения местного фольклора были склонны усматривать за падением имамата исключительно всеобщее предательство, измену, продажность – как наибов, так и всех горцев имамата.
– В качестве подтверждения тезиса, что был кризис и что некоторые из видных людей из окружения имама Шамиля искали пути переговоров с русским командованием, ты наверняка помнишь описанный в прессе тех лет случай, когда имам запретил чеченцам присылать кого-либо с просьбой разрешить им вести переговоры относительно перехода под юрисдикцию Российской империи.
Зная, что кто-то должен к нему подойти из чеченской делегации, Шамиль заранее объявил, что любой, кто придет к нему, будет наказан 100 ударами плетью. И, соответственно, чтобы избежать этого, чеченская делегация решила, что свою мать он точно не накажет: они якобы уговорили мать поговорить с имамом Шамилем. И в Ведено состоялось это судилище над матерью, но вместо 100 ударов дал 7, а все остальное принял на себя. Это, конечно, не подтвержденный исторический факт, а миф об имаме и его нравах тех лет.
– Во-первых, это бродячий сюжет, нелепый, выдуманный от начала до конца. И у него много вариаций. Он не прошел даже мимо внимания известного дагестанского поэта Расула Гамзатова. В его популярнейшем "Моем Дагестане" действие происходит в Гимры. Там вообще адская смесь. Он передает этот сюжет в рассказе "Песня матери Шамиля". Имам, после сражения на горе Ахульго весь израненный, возвращается в Гимры. К тому времени существовал запрет имама на исполнение песен. Но только имам въехал в селение, как услышал песню-плач по погибшим. Имам, уточнив, что в песне 142 строки, велел найти автора и всыпать ему такое же количество ударов кнутом. К нему привели автора и исполнителя песни. И это оказалась его мать. Дальше Гамзатов пишет, что имам скинул с себя черкеску, сказал, что "мать бить нельзя", – я цитирую слово в слово – и принял экзекуцию. Причем один раз даже прервал ее, ударил кнутом мюрида, который недостаточно сильно наносил удары. Показал, как надо.
Тот вариант сюжета, о котором ты говоришь, когда чеченцы якобы обратились к матери Шамиля с просьбой о примирении с русскими, очень красочно и зловеще описан у грузинского писателя-эмигранта первой волны Григола Робакидзе в новелле "Имам Шамиль". Она была написана в 1932 г. Там шла речь о ста ударах. 95 имам принял на себя, а пять оставил матери. Дальше дело пошло веселее – Робакидзе пишет, что по завершении экзекуции, на радостях, что все обошлось без отрубания голов, "полетели чистые мелодии и ритмы Кавказа", а потом начались танцы.
Кавказская война в российской живописи
– Да, но это показывает именно состояние имамата того периода. То есть люди искали пути, чтобы попытаться договориться с имамом о выходе из состава имамата.
– Чечня больше всех выстрадала и вынесла последнее десятилетие имамата. С начала 1850-х годов, по мнению князя Аргутинского, напомню, хорошо информированного многочисленными лазутчиками, в имамате царила гнетущая атмосфера, вызванная как длительностью войны, так и цепью военных неудач последних лет, сопряженная с большими людскими потерями, общим упадком хозяйств горцев Чечни и Дагестана.
К концу 1850-го – началу 1851 года в имамате в наиболее тяжелом положении оказались чеченцы. Здесь возобновилось наступление русских войск на Большую Чечню, которые методично рубили просеки, продвигаясь в ее плоскостную часть. Годом ранее, в марте 1851 года, в одном из писем князь Аргутинский писал о сложившейся ситуации в Чечне. Со ссылкой на своих лазутчиков он утверждал, что имам "к чеченцам уже доверия не имеет, и они, как говорят, не скрывают, что потеряли к нему доверие".
Неслучайно в течение 1851 года имам Шамиль дважды приводил чеченцев и дагестанцев к "присяге на верность", последний раз в ноябре 1851 года в Чечне, в Автурах. Здесь на собрании дагестанских и чеченских наибов Шамиль обязал всех присягать на Коране в том, что "не будут выходить к русским с покорностью". Кстати, на это собрание был приглашен и опальный наиб Хаджи-Мурат, но по ряду обстоятельств не дошел до Автуров.
Еще в марте того же года, по сообщениям лазутчиков, в поисках решения, вызванного безысходностью, чеченцы были готовы бросаться из одной крайности в другую – они собирались либо "выйти" к русским, либо обратиться за помощью к турецкому султану. Я процитирую этот любопытный и "говорящий" документ: "Чеченцы, опасаясь потерять последние пахотные земли в Чечне и уже не надеясь на защиту Шамиля, хотят выселиться к нам или, как рассказывают другие, хотят просить через султана турецкого соизволения государя императора на свободный пропуск их в Турцию, для приобретения там оседлости".
В 1851–1853 гг. на Большую Чечню обрушатся ряд Ччеченских экспедиций, которые заключались в рубке просек, прокладывании дорог, уничтожении аулов, хуторов, угоне скота. Шло методичное и тотальное уничтожение аулов Большой и Малой Чечни. Имам, в свою очередь, не допускал мыслей о каких-либо мирных переговорах с русскими. Но, возвращаясь к тому бродячему сюжету с поркой имама, напомню, что в 1856 году о мире с русскими с ним вел разговоры его сын Джамалуддин, отданный в 1839 году аманатом, то есть заложником, русским. Отец и не думал его казнить, но прервал их, мотивировав свое решение тем, что если султан заключил мир с русскими в Крымской войне, то он пойдет на мир. Но только в том случае, если это ему предложит сделать сам султан. Как с досадой передавал слова отца Джамалуддин, "ибо турецкий султан есть глава магометан, и желание его есть свято для каждого бусурманина".
Выйти из пределов имамата, бежать – всегда было тяжелым испытанием, оно приравнивалось к измене и несло за собой тяжелые кары, которые в первую очередь обрушивались на родственников изменника. В имамате семья бежавшего, т.е. вероотступника ("муртада"), мгновенно оказывалась вне правового поля и, соответственно, лишалась какой-либо защиты. Таким образом, у объявленных вне закона мусульман заключенные ими браки считались недействительными, поскольку "утрачивали законную силу в случае вероотступничества".
Тем не менее, князь Воронцов всячески демонстрировал, что на территории "мирной" Чечни беглецов ждут буквально с распростертыми объятиями. Он, к примеру, писал, что "следовал всегда системе покровительства всякому, желающему выселиться к нам", "нужно принять соответствующие меры, чтобы всякий желающий передаться нам был принят: это всегда ослабляет неприятеля, и это, наконец, согласно с тем, что я всегда говорил и обещал". Воронцов прекрасно понимал, что – цитирую – "не принимая отдельных лиц, а требуя общей покорности, мы требуем невозможного". Он понимал, что это действенное решение, и настаивал на "принятии индивидуальной покорности отдельных семейств в Большой Чечне и в нагорной части Малой Чечни", так как "ожидать теперь же покорения массами почти невозможно …совершая это мало-помалу, в результате может оправдаться сравнение с "комом снега"…". Надо понимать, что означали эти слова для чеченцев, когда перед ними остро стоял вопрос о выживании. Не в бою, а от голода и холода.
– Был выбор, вынужденный выбор, когда люди целыми округами в общем-то оставались без права пропитания. Отмечу, что в те времена Чечня являлась житницей не только горного Дагестана, но и всей равнинной части Северо-Восточного Кавказа. То есть это были земли, которые давали пропитание не только чеченцам, но и населению, которое было вокруг Чечни. Это был такой момент, который позволял российской армии очень сильно надавить…
– Манипулировать.
– Да-да.
– После того, как потеряли Ведено, Чечню, и имам отступил в Дагестан, многие стали, конечно, задаваться вопросом – что дальше? Укрепившись в Гумбете, на горе Килирдерил меэр у селения Килатль, имам ожидал, что к нему придет много людей. Как в 1839 году, на Ахульго. Но ожидания имама не оправдалась. Не пришли из самых воинственных обществ Анди и Гумбет. Но это неудивительно, если помнить, что с января по апрель 1859 года, вплоть до падения Ведено, андийские и гумбетовские отряды находились на передовых позициях по пути продвижения русских войск, где несли самые большие потери. В частности, в последнем сражении за Ведено, 1 апреля, андийцы в течение 12 часов удерживали свои позиции на передовом т. н. "Андийском редуте". По русским источникам, на него в течение нескольких часов "было сброшено более 1000 ядер гранат и бомб". Местные авторы, которые укоряли горцев в том, что не явились в Ичичали к имаму, не вспоминают также о том, что новая линия обороны по Андийскому Койсу уже к концу весны 1859 года была прочно укреплена и занята отрядами андийцев и гумбетовцев. Их задача – остановить Чеченский и Дагестанский отряды почти с первого их шага в горы.
Но всего этого не случилось. 14 июля 1859 года Чеченский отряд генерала Евдокимова вместе с главнокомандующим князем Барятинским выступил из Ведено и 22-го вышел на Андийские высоты. Но дальше основную роль сыграл Дагестанский отряд, который шел из Гумбета. 18 июля им неожиданно легко удалось взять стратегический мост Сагри на Аварском Койсу и выйти на его правый берег. Путь в Аварию, во внутренний Дагестан, был открыт. В течение одного-двух дней все общества между Аварским и Андийским Койсу принесли свою присягу на покорность русским. Лезгинский отряд Меликова, действовавший в верхнем Дагестане, в верховьях Аварского Койсу, принял покорность всех обществ чуть позже, к концу июля. После 21 июля началось беспрепятственное движение войск вглубь Дагестана. Горцы не хотели воевать. За этим надо усматривать не трусость и предательство, а логическое следствие колоссального кризиса, в котором пребывал имамат с 1851 года.
– То есть мы наблюдаем просто разочарование населением имамата…
– Это кризис.
– Да, это кризис, который привел к тому, что люди разуверились в имаме и в его политике.
Обратимся теперь к Александру II. Он недавно стал императором. Для него, конечно, после Крымской войны (1853–1856) было бы очень желательно иметь хорошую красивую победу. И на этом фоне, на фоне того, что происходило в последние месяцы существования имамата, Александр II один за другим посылает письма, приказы Барятинскому, который был наделен неимоверными полномочиями на месте…
– И силами.
– Да. То есть такого не было у предыдущих, начиная с Ермолова, который считался проконсулом. Все-таки Барятинский на его фоне, конечно, очень сильно выделялся, в том числе и отношением императора.
– Мне показалось, что Александр II был настроен крайне миролюбиво и спешил закончить "войну на Кавказе", точнее, в апреле 1859 года – войну в Дагестане. Даже после 1 апреля 1859 года, когда была взята столица имамата Ведено, император пишет Барятинскому, что, может быть, попытаться закончить эту войну дипломатическим путем, вступить с Шамилем в переговоры, предложить, чтобы он сложил оружие и уехал за пределы Кавказа, обещая достойное содержание. Оно было написано 20 апреля.
Еще раз повторю: 1 апреля взята столица имамата, а 20 апреля император пишет Барятинскому: может быть, имеет смысл начать секретные переговоры с Шамилем, чтобы выяснить, расположен ли он к полному подчинению, обещая ему прощение за все прошлые преступления и гарантируя ему независимое обеспеченное существование, но, естественно, вдали от Кавказа.
Барятинский настаивал на своем, то есть не на дипломатическом решении, а на военном. Он отвечал, что нужно сломить силой оружия сопротивление; не подкупом, а невозможностью дальнейшей борьбы "заставить изъявить покорность и сдаться на волю победителя". Вот такие две противоположные точки зрения на завершение Кавказской войны.
А 10 августа, напомню, что к тому времени имам Шамиль уже на Гунибе и он окружен, Барятинский получил еще одно императорское письмо. К тому времени, уже информированный о триумфальном шествии войск по Аварии, император не скрывал, что потерял интерес к мирным переговорам с имамом, и писал, что мирные переговоры теряют свою значимость в свете последних событий. Логично. К тому времени стало более чем очевидно, что вопрос окончания войны в Дагестане – это вопрос нескольких дней или пары месяцев. Противник был надежно "закрыт" на горе.
Но не будем демонизировать князя Барятинского: 10 августа он получает письмо императора, а 19 августа открывает переговоры с имамом Шамилем. Он понимал, что имам обречен, но хотел избежать лишнего кровопролития.
– На что тогда рассчитывает Шамиль, видя, что где-то стоит не просто отряд, а практически армия?
– Вокруг Гуниба собрались 16 тысяч военных. Имам Шамиль с горы прекрасно видел, обозревал, какие силы подступили. Надеяться на то, что им достаточно продержаться на осажденной горе пару месяцев до осени или даже зимы, а русские войска не продержатся, отступят, – было конечно немного наивно.
– Поражение в битве при Ахульго в 1839 году, с которым каждый раз сравнивается Гуниб в 1859 году, – тогда ведь Россия, продвигаясь вперед, в горы, возводила военные укрепления, создавала для себя базы.
– Да, если сравнивать положение Кавказской армии в 39-м году и в 59-м – это две разные армии, опыт, командование.
Переговоры с имамом Шамилем, открытые по инициативе Барятинского, проходили с 19 по 22 августа.
19 августа сын имама Газимухаммад выехал из Гуниба на переговоры с представителями Барятинского – полковником Иваном Лазаревым и Даниял-султаном. Газимухаммада сопровождали люди из ближайшего окружения имама – Гаджи-Али, Абдурахмана, Инквачил Дибира; все трое позже оставят воспоминания об этих событиях.
Абдурахман писал, что имам пойдет на перемирие с русскими, если они отпустят его в Мекку, буквально – "освободят дорогу" в Мекку, вместе с семьей и некоторыми мюридами. В противном случае между ними ничего нет, "кроме войны". Таким образом, на переговорах о мире, точнее, "сложении оружия", как того требовал главнокомандующий, имам не говорил о заключении мира – речь шла только о "перемирии", т.е. временном прекращении военных действий по соглашению сторон. Важно понимать, чем "перемирие" отличается от "мира". Перемирие оставляет в силе притязания, послужившие поводом к войне, – спор не окончен, война может повториться, во время перемирия военное положение сохраняется. Имам Шамиль говорил только о перемирии.
– Он рассчитывал после Мекки вернуться?
– Во всяком случае, он обещал покинуть пределы Российской империи, уйти в султанат. Чего и добивался император с самого начала, причем за большие деньги. Барятинский, выслушав 19 августа условия перемирия, выдвинутые имамом, на следующий день отправил на Гуниб письмо, в котором изложил все требования имама Шамиля как удовлетворительные взамен на "сложение оружия". Абдурахман подтверждал, что на следующий день, после переговоров 19 августа, от князя Барятинского было получено письмо с текстом на арабском и русском языках. За сложение оружия главнокомандующий "именем государя" предлагал: 1) "имаму и всем находившимся на Гунибе полное прощение"; 2) "дозволение самому Шамилю с семейством ехать в Мекку"; 3) полное обеспечение "путевых издержек и доставление его на место"; 4) обещание "определить размер денежного содержания ему с семейством". Имам с сыновьями должен был явиться в ставку главнокомандующего и скрепить это соглашение подписями.
Важно обратить внимание на первый пункт – Барятинский прежде всего предлагал имаму "прощение императора". О заключении какого-либо мира нет ни слова. Предложить заключение мира человеку, не являющемуся политической фигурой и главой легитимного государства (а имамат таковым не являлся), главнокомандующий не мог. Напомню, еще недавно от тех событий, в апреле 1859 г., император, заинтересованный в скорейшем завершении войны, так же писал о своем намерении даровать имаму "прощение за все прошлые преступления" с условием его "полного подчинения", обещая взамен "независимое обеспеченное существование, но, естественно, вдали от Кавказа". Основное требование: прежде чем "получить полное прощение" и "дозволение с семейством ехать в Мекку", имам и его сыновья должны были "дать письменное обязательство жить там безвыездно". И это соглашение необходимо было письменно скрепить в его ставке на Кегерских высотах.
Имам отказался ехать в ставку главнокомандующего. По сути, он отказался от этого предложения. Почему? У нас есть хорошие источники, которые позволяют отвечать на этот вопрос. 21 августа к главнокомандующему прибыли послы имама Юнус Чиркеевский и Инквачилав Дибир. Гаджи-Али писал, что послы должны были на словах передать от Шамиля Барятинскому, что он согласится с изложенным в его письме, если даст ему, имаму, еще один месяц для пребывания на Гунибе. На это Барятинский пойти не мог, но предпринял ещё одну попытку закончить "дело под Гунибом" без кровопролития.
Запоминаем цифры: 21 августа рано утром послы имама вернулись на Гуниб из ставки главнокомандующего. Но ответа в тот день Барятинский не дождался. 22 августа было написано ещё одно письмо на Гуниб от имени начальника штаба армии князя Милютина, в котором требовали немедленного ответа. Письмо было написано на арабском и вопрошало об одном – хотите мира, как-то было указано в письме главнокомандующего от 20-го числа? Вопрос был поставлен в ультимативной форме – если на него не будет положительного ответа, быть сражению. В тот же день имам прислал в ставку Барятинского официальный отказ от заключения мирного соглашения.
– Это уже второй официальный отказ.
– Ответ имама был написан на обороте письма, отправленного к нему утром. Абдурахман передавал содержание этого письма, он его писал под диктовку имама: "Если вы отпустите меня с семьей, детьми и с некоторыми из моих асхабов в хадж, то между нами – мир и согласие, в противном случае – меч обнажен и рука тверда".
Дмитрий Милютин, начальник штаба, подтверждал, что сверх всякого ожидания был получен чрезвычайно дерзкий ответ, цитирую: "Мы не просим у вас мира и никогда с вами не помиримся; мы просили только свободного пропуска на заявленных нами условиях".
Перемирие, на которое имам рассчитывал, – то есть прекращение огня и свободный выход с осажденной горы – не состоялось. А мира с русскими имам не искал. В тот же день Барятинский отправил военному министру генерал-адъютанту Николай Сухозанету отношение, в котором сообщал о результатах переговоров: "После 4-дневных бесплодных переговоров я приказал прекратить их и приступить к предварительным работам для овладения Гунибом".
То есть 22 августа с Гуниба был получен отрицательный ответ от имама на предложенные условия "сложения оружия". 23 августа в ставке Барятинского было принято решение о штурме Гуниба. 24 августа войска приготовились к штурму, и следующим утром, с рассветом, 25 августа войска поднялись на гору Гуниб. А к 9 утра окружили селение Гуниб, в котором закрылись его последние защитники. Вот вся история первого этапа переговоров. Когда после полудня на Гуниб поднялся сам главнокомандующий, приступили к очередному этапу переговоров. Вот теперь начинаются те события, которые позволяют говорить о "пленении" имама. К осаждённым в селении был отправлен парламентёр от имени Барятинского, чтобы имам немедленно сдался, иначе аул будет подвергнут атаке. Слово "сдался" что вообще предполагает? Сдался в плен, наверное?
– Сдался на милость победителю?
– Нет, я всё-таки настаиваю на слове "плен", "пленение", потому что оно отражает военную составляющую, а не дипломатическую. Дипломатические формулировки после 22 августа были неуместны.
Русско-кавказская война в рисунках Теодора Горшельта
– Можно ли говорить о дипломатических терминах, когда Россия не воспринимала его как лидера имамата, лидера государства? Для России всё-таки имам Шамиль не был правителем.
– Очень хорошая поправка. Имам Шамиль не являлся представителем, руководителем легитимного государства. Ни в глазах так называемого "мирового сообщества", а уж тем более Российского государства. Он был "преступник", "бунтовщик", "смутьян". Другого определения статуса имама Шамиля в официальных документах тех лет вы не встретите.
Согласно Уложению о наказаниях уголовных и исправительных, кодифицированному нормативному акту, утверждённому еще в 1845 году, имам Шамиль мог быть осужден по ст. 283 и ст. 284 (раздел IV "О преступлениях и проступках против порядка управления, глава I "О сопротивлении распоряжениям правительства и неповиновении установленным от оного властям").
Цитирую ст. 284: "За явное против властей, правительством установленных, восстание… когда такое принуждение или противодействие будет произведено вооруженными чем-либо людьми и сопровождаемо с их стороны насилием и беспорядками, виновные приговариваются: к лишению всех прав состояния и к ссылке в каторжную работу в рудниках на время от пятнадцати до двадцати лет, а буде они по закону не изъяты от наказаний телесных, и к наказанию плетьми, чрез палачей… с наложением клейма". Совершенно очевидно, что имама ожидали ссылка на каторжную работу в рудники от 15 до 20 лет с наложением клейма (от наложения клейм освобождались женщины и лица, достигшие 70 лет).
Об освобождении от суда и наказания – именно это имел в виду император Александр II, когда писал о своем обещании высочайшего прощения – пользуясь правом монарха прощать преступника. В Своде законов Российской империи было закреплено абсолютное право монарха на помилование и прощение общим милостивым манифестом, но при этом подчеркивалось, что помилование не является законом, а является "изъятием из законов", т.е. исключением.
После того, когда закончились дипломатические формы решения, и после короткого сражения, когда имам был окружен в маленьком неукрепленном селении с горсткой защитников, от него требуют выйти, сдаться в плен. У вас есть другие варианты? Я лично не представляю, чтобы князю Барятинскому и офицерам могла прийти какая-то другая мысль. Здесь начинается самое главное, которое сегодня стало…
– ...жаркой дискуссией.
– Да, и я была тем немало удивлена. Что происходит за эти несколько часов? Имам Шамиль категорически отказывается выходить из аула, он о сдаче в плен и слышать не хочет.
Он клялся на Коране, когда был готов встретить противника в Гумбете, укрепившись на Килилдерил-меэре, что погибнет с оружием в руках, в бою. Об этом хорошо пишет сподвижник имама Абдурахман.
На Гунибе повторяется то же самое. И лично у меня даже сомнений нет в том, что могло быть как-то иначе. Но должна сказать, что осаждённые очень боялись плена. Они еще по Ахульго помнили, какая участь ожидала плененных тогда. Горцы помнили о тяжелой участи, постигшей женщин в далеком 1839 году: до 500 из них, зачисленные в казачье сословие, были обращены в христианскую веру и выданы за казаков замуж. Возможно, последний аргумент сыграл свою роль. Имама уговорили пойти на переговоры с главнокомандующим с надеждой, что удастся возобновить прежние договоренности? Шамиль отправляет своего самого доверенного человека Юнуса Чиркейского к князю Барятинскому. Как писал Милютин, "для переговоров об условиях".
О том, что ему ответил Барятинский, писали участники событий из его ближайшего окружения. По Милютину: "Ни о каких условиях не может быть и речи, что Шамиль немедленно должен выйти к главнокомандующему, предоставив его великодушию участь свою и семьи". По Волконскому: "Условий никаких. Безусловная сдача. И если не поторопится – войскам будет приказано взять аул". По Зиссерману: "Предлагаю ему лишь одно условие: его собственная и всего семейства личная безопасность".
Но, поскольку я понимаю своих специфических оппонентов, которые в корне не доверяют русским источникам, вернемся от главнокомандующего назад, в аул Гуниб, вместе с Юнусом Чиркейским. И что он передает имаму Шамилю? По Абдурахману (напомню, зятю имама и сыну шейха Джамалуддина), вернувшись от "сардара" к имаму, Юнус "принес известие о том, что русские хотят, чтобы имам прибыл к главнокомандующему для устных переговоров с ним и чтобы он сообщил ему о своем положении и пожеланиях и, в свою очередь, узнал о положении дел у русских".
Согласитесь, ответ, который он принес, выглядел по меньшей мере странно: имама просят, чтобы он вышел из окруженного аула к главнокомандующему для того, чтобы "сообщить ему о своем положении"? И, далее, совершенно уже непонятное, "узнал о положении дел у русских"? По русским источникам, решение имама выйти из селения к главнокомандующему было принято через час после того, как Юнус встретился с "сардаром" и вернулся к имаму.
По Мухамад-Тахиру ал-Карахи, имам Шамиль согласился выйти на переговоры из осажденного аула "только при условии, что он и его товарищи пойдут к генералу вооруженные и что генерал даст ему и тем, кто захочет идти с ним, свободно уйти в Мекку". Далее по тексту: "Они так же условились между собою, что если русские будут отделять товарищей от Шамиля или же попытаются взять у них оружие, то они начнут сражаться и дерзнуть напасть на русских, ища смерти в битве". Как известно, идущие с намерением "сдаваться в плен" не сопротивляются при разоружении.
Несомненно, если бы Юнус передал имаму слова наместника без искажений (не знаю, намеренно или "так вышло") о том, что его ждет плен, а не продолжение прерванных три дня назад переговоров, – уверена, имам не вышел бы из селения. Напомню, что главнокомандующего сопровождали пять переводчиков с арабского, Юнус хорошо знал арабский язык (он учился вместе с имамом). Я не думаю, что здесь произошла какая-то ошибка, ну хорошо, пусть будет ошибка. Но имама действительно ввели в заблуждение. В результате произошло пленение, по определению "ограничение свободы лица, принимавшего участие в военных (боевых) действиях".
Если бы Юнус сказал имаму, что его ждет плен, я абсолютно уверена – имам Шамиль шага не сделал бы из Гуниба. Он поклялся в том на Коране.
Разговор был коротким. Барятинский сообщил ему, что он военнопленный.
– Давай уточним, Патимат. Он вышел на переговоры?
– Да, он вышел на переговоры. И когда имам подошел к главнокомандующему, тот встретил его словами: "Шамиль, ты не принял условий, которые я тебе предлагал, и не захотел приехать ко мне в лагерь, теперь я приехал за тобой. Ты сам захотел предоставить войне решить дело. И она решила его в нашу пользу. Теперь о тех условиях уже и речи нет. Ты должен ехать в Петербург и там ожидать решения своей участи от милосердия государя. За одно тебе ручаюсь – это за личную безопасность твою и твоего семейства".
– Тогда вопрос возникает. Шамиль вышел с оружием, так почему же он не предпринял шаги сделать этот газават, который он обещал? Были ли попытки оказать сопротивление?
– Он обещал газават в бою. Здесь он шел на переговоры. Тем не менее, когда он вдруг оказался в этой критической ситуации, с ним рядом не было тех сподвижников, которые вооруженные вышли его сопровождать на этот случай. Их небольшой отряд отсекли от имама драгунами. Так получилось, что к Барятинскому были допущены трое: имам Шамиль, Юнус Чиркеевский и наиб Инкав. Таким образом, перед Барятинским стоял не отряд из 20–30 кинжалов, а три человека. И имам Шамиль, когда услышал, что он военнопленный, опешил. Вот давайте сейчас просто отстраним всех авторов мемуаров, которые описывали те минуты. Мне очень интересно воспоминание Теодора Горшельта, художника, который там присутствовал.
– Тот, который написал один из лучших портретов?
– Да, лучший портрет имама – его кисти. По воспоминаниям очевидцев, имам Шамиль отказывался верить в то, что оказался в плену, напоминал о цели своего визита, говорил о Турции и об обещании его туда отпустить. Но слышал в ответ: "Я тебя звал к себе … и предлагал тебе условия. Ты не поверил, теперь я пришел к тебе, и условий быть не может". Горшельт писал, цитирую: "Он все никак не мог привыкнуть к мысли, что он пленник безусловно, и хотел говорить об условиях, которые ему были предложены несколько дней тому назад. На что князь велел ему ответить приблизительно следующее: "Три дня тому назад я звал тебя к себе на самых выгодных условиях, я тебе дозволял жить, где тебе вздумается, кроме Кавказа, а ты ничего и знать не хотел. Теперь не может быть и речи об условиях". Шамиль пытался еще делать всевозможные возражения, но все было напрасно".
По местным источникам, в частности по Абдурахману, 25 августа имам вышел из аула на переговоры с главнокомандующим, на время которых было объявлено перемирие "с условием возвращения обратно".
Газимухаммад, сын имама, узнав о неожиданном задержании отца русскими, схватился за оружие, решив, цитирую, "нарушить перемирие, которое было заключено".
26 августа Барятинский отправил в Петербург сообщение: "Гуниб взят. Шамиль в плену".
– Мы имеем на сегодня именно непонимание Шамиля, было ли это специально сделано, или это была оговорка, и Юнус Чиркейский неправильно перевел. Но факт: что имам шел с одними целями. Барятинский давно имел в виду, по крайней мере в тот день, он принял уже решение окончательно, что Шамиль будет военнопленным. В итоге что произошло 25 августа 1859 года?
– На открытых 19 августа 1859 г. переговорах имам Шамиль предлагал временное перемирие, которое позволило бы ему с единомышленниками беспрепятственно покинуть осажденную гору и отправиться в хадж, т.е. в Османскую империю. Главнокомандующий со своей стороны настаивал на предварительном заключении с имамом и его сыновьями письменного соглашения о сложении оружия и обязательства жить за пределами Российской империи. Имам не только отказался заключать соглашение, которое гарантировало выполнение его условий перемирия, но и выдвинул еще одно невыполнимое требование – оставить его на Гунибе в течение еще одного месяца. Однако 25 августа, сознательно или случайно введенный в заблуждение доверенным лицом, Шамиль вышел из осажденного селения Гуниб на продолжение переговоров с главнокомандующим и был взят в плен.
Беседа об имаме Шамиле открывает новый проект редакции Кавказ.Реалии. 5 января слушайте на сайте kavkazr.com и в интернет-сервисах первый выпуск подкаста "Хроника Кавказа с Вачагаевым". Майрбек Вачагаев вместе со своими гостями - учёными, экспертами, общественными деятелями - обсуждает исторические проблемы развития кавказского региона и пути их решения.
