Мировая премьера документального фильма Welcome to Chechnya ("Добро пожаловать в Чечню") состоялась на американском кинофестивале Sundance. Американский документалист Дэвид Франс (David France) вместе со своим московским коллегой Аскольдом Куровым представили уникальный материал о работе российских ЛГБТ-активистов, спасающих чеченских геев и лесбиянок во время кампании против геев, начавшейся в 2017 году. Дэвид Франс рассказал Радио Свобода о скрытых съёмках, консультантах из британских спецслужб, спецоперации по спасению одной из лесбиянок в Грозном, а также о новой технологии изменения лиц, позволившей сохранить фильм максимально эмоциональным, хотя героев "даже родная мама не узнает".
– Как долго вы работали над фильмом?
– Два с половиной года. Я начал работу в июле 2017 года, уже в августе приехал в Россию и продолжал снимать в разных точках до февраля 2019-го. В Штатах мы делали монтаж и компьютерную графику.
– Какой бюджет фильма и кто за всё это заплатил?
– Я бы не хотел называть цифры, но могу сказать, что это был не дешёвый фильм, это был очень дорогой фильм. Во-первых, затраты на командировки и необходимость соблюдать правила безопасности. К примеру, я никогда не летал напрямую в страну, куда мои герои эмигрировали из России, я прилетал в соседнюю страну, а потом перемещался наземным транспортом. Аскольд поступал так же. У нас было три консультанта по безопасности: двое британцев и один американец, который живёт в Вашингтоне и работает в сфере цифровой безопасности для различных НКО.
– Это люди с каким-то опытом работы в спецслужбах?
– Да, у британцев за плечами MI5.
– Как вы нашли деньги?
– Нам помогали [американские] НКО, которые поддерживают независимое расследовательское кино, но этого оказалось недостаточно. Мы обратились в семейные фонды, это люди, которые управляют семейными состояниями и хотят тратить деньги на благие дела. Помимо этого вкладывались и частные лица, простые американцы и канадцы, три четверти из них – представители ЛГБТ-сообщества.
– Вы сами ездили в Чечню?
– Да, буквально на один день в конце 2018 года. Мы снимали там операцию по спасению "Ани" [лесбиянка из Чечни, дочь некоего высокопоставленного чиновника, дядя которой пригрозил рассказать о её ориентации отцу, если она не вступит с ним с сексуальную связь. – Прим.]. Я ездил туда с двумя активистами из Российской ЛГБТ-сети. По нашей легенде я был богатым американским футбольным фанатом: там как раз в рамках чемпионата мира по футболу тренировалась египетская сборная, а активисты якобы были моими гидами. Эта легенда нам очень помогла: из Чечни мы выезжали на двух машинах, женщины проехали без проблем, а нас остановили на одном из блокпостов, и меня на какое-то время задержали. Они проверили мой телефон, но у меня там были только дурацкие туристические фотографии. На самом деле у меня было два телефона, на второй я снимал полицейских, эта сцена есть в фильме. Вы видите, что полицейский достаёт мой [синий] паспорт, а я в этот момент незаметно снимаю его. Когда они попросили меня выйти из машины, я просто уронил телефон на пол. Они нам поверили и быстро нас отпустили.
Вообще, в Чечне тебя преследует это тяжёлое ощущение: на тебя все смотрят, если ты не чеченец. Я чувствовал эти взгляды, но больше боялся за исход нашего дела, нежели за себя: наши консультанты по безопасности объяснили, что максимум, что мне грозит, если меня поймают за работой без рабочей визы, это депортация.
Практически всё, что мы снимали, мы снимали из-под полы. Вся наша съёмочная группа была – я и Аскольд. У нас не было звуковика, мы снимали в основном на простенькую камеру для туристов, которая через блютус была подключена к мобильнику Аскольда, и он мог настраивать фокус и кадрировать, в то время как со стороны казалось, что он с кем-то переписывается. Когда мы снимали в общественных местах, у нас с собой ничего не было, что могло бы нас выдать. Мне кажется, у нас получилось остаться незамеченными.
– Вместо лиц некоторых героев мы видим лица других людей, но они почти такие же живые, как будто этих людей и снимали. Как вы этого добились?
– Эта технология никогда раньше не применялась. Когда я только приехал в шелтер (временное убежище - Р.С.) в Москве, где жили бежавшие из Чечни геи, мы обсуждали, при каких условиях они разрешат их снимать. Я по-русски не говорю, Аскольд переводил. Мне было важно убедить их, что мне важны их лица, важно показать, каково это – быть на их месте: пережить пытки, вынужденно оставить родной дом. Но мне пришлось пообещать, что лица я скрою. Мы подписали со всеми бумаги, каждый мог посмотреть, как он будет выглядеть в финальной версии, а потом мне предстояло вернуться в Нью-Йорк и понять, что я вообще имел в виду, потому что я не видел ни одного документального фильма, где бы это работало. Когда я вернулся, я понял, что, возможно, я и не смогу найти решения и никогда не закончу этот фильм.
Мы испробовали разные технологии, но мне ничего не нравилось. К примеру, одна из них называется ротоскопия, когда ты вырезаешь человека из кадра, пропускаешь его через фильтр, чтобы из него получился мультипликационный персонаж, и снова вставляешь в кадр. Но у меня не получилось сделать их неузнаваемыми, они стали похожи на собственные карикатуры.
Проблема была ещё в том, что мы были вынуждены работать в нашей студии в Нью-Йорке, мы не могли отдать материалы сторонним компаниям, потому что я обещал людям, что эти материалы никогда не попадут в чужие руки. У нас собралась достаточно большая команда, которая предложила несколько решений, увидев одно из которых, я подумал: мы сможем сделать этот фильм, мы сможем сделать так, что даже родная мать не узнает своего сына или дочь. Пять месяцев ушло на поиски технологии и потом ещё 10 – на саму работу.
То, что мы видим в фильме, – это лица реальных людей, в основном представителей ЛГБТ-сообщества из Нью-Йорка, активистов, работающих с ЛГБТ-беженцами. Мы подобрали "донора" для каждого героя и снимали его с 9 камер на простом зелёном фоне, каждый произносил по-русски или по-чеченски некую фразу, совершенно бессмысленную, но она заставляла по-разному двигаться мышцы лица. Таким образом получалось отснять их со всех возможных ракурсов и с разными выражениями. Мы преобразовали отснятый материал в цифровой алгоритм, а потом с помощью искусственного разума "натянули" его на лица героев в фильме. То есть если в кадре герой закрывает глаза, цифровой алгоритм накладывает на них глаза "донора" и они тоже закрываются. Оказалось возможным передать все эмоции, кроме одной: когда люди плакали, по их щекам катились слёзы, но в фильме слёз нет, потому что я не заставлял плакать моих активистов. Что касается голосов, то мы переозвучили всех героев с Кавказа, потому что они говорили по-русски со специфическим акцентом.
– Нигде в фильме вы не рассказали о роли "Новой газеты" и вообще журналистов, которые предали эту историю огласке.
– Я, безусловно, очень им благодарен, я отдельно выразил в титрах благодарность Елене Милашиной. Я хотел рассказать в фильме о "Новой газете", но мне попросту не разрешили снимать что бы то ни было.
– Это было решение Милашиной?
– Да. Она не хотела появляться в кадре, она отдельно попросила меня не упоминать в фильме о "Новой газете", но я не упомянул о "Новой" не из-за её просьбы, а просто потому, что у меня не было материала.
– Ваш фильм очень мало говорит о причинах этого кризиса, не рассказывает о Чечне, о том, как вообще там живут ЛГБТ-люди, о том, почему именно в 2017 году началась эта кампания против геев. Получилось много эмоций, но не очень много фактуры.
– Это сделано специально. Я решил, что всё это не имеет значения, важно то, что это в принципе происходит. Как говорит один из активистов, первый раз в Европе со времён Гитлера объявлена охота на геев, цель которой – добиться их полного уничтожения. Мне кажется, не обязательно знать слишком много про Гитлера, чтобы понимать, что то, что он делал, ужасно, и я подумал, что нам не надо знать слишком много про Чечню, чтобы понимать, что там происходит трагедия, что ситуация требует немедленного вмешательства, а люди ждут помощи. Я, разумеется, не специалист по русской культуре, я очень много прочитал об истории Чечни, но мне казалось, что я не смогу адекватно рассказать о жизни в республике после стольких десятилетий страданий. К тому же всё это не объясняет причин сегодняшней охоты на геев. Мне кажется, простое объяснение, которое есть в фильме, – в том, что сотрудники силовых структур неожиданно наткнулись на случайного гея и его телефон, что привело к этой лавине репрессий.
Вообще, в течение последних 10–15 лет мы наблюдаем сдвиг в отношении к ЛГБТ-людям по всему миру, который совпал с ростом тоталитаризма, популярности ультраправых движений и консервативных лидеров. Это знак нашего времени. После эпохи культурных и социальных достижений, когда во многих странах легализовали гей-браки, приняли законы против дискриминации ЛГБТ-людей, во многих уголках мира происходит откат назад. Это произошло и в России, Путин получил столько власти отчасти и потому, что умело играет на этом чувстве тревоги, людям кажется, что культурные изменения происходят слишком быстро. Эта же сила помогла и Дональду Трампу попасть в Белый дом. Повсюду мы видим примеры гомофобии, которых не было раньше, причём это происходит в странах, которые, как нам казалось, приняли западную либеральную идеологию и обратного пути нет, но сегодня они разворачиваются! Посмотрите на Польшу: они там вводят зоны, свободные от геев (речь идёт о стикерах с надписью "Зона без ЛГБТ", напечатанных проправительственной газетой Gazeta Polska. – Прим.). Или вот Дональд Трамп снова запретил трансгендерам служить в армии. Всё это повысило порог дозволенного, если угодно, так что в некоторых более экстремальных местах, как в Чечне, власти дошли до физического уничтожения ЛГБТ-людей. Я не думаю, что Рамзан Кадыров – корень зла. То, что там происходит, это преступление, и виновные должны быть наказаны, но основная проблема – это глобальный откат к гомофобии, которому я посвящаю большую часть моей работы.
– Когда мы сможем посмотреть Welcome to Chechnya в России?
– Я веду переговоры с "Артдокфестом" и с [ЛГБТ кинофестивалем] "Бок о бок". Мы обязательно покажем его в России, но пока не знаю когда, - сказал Дэвид Франс.
