В Омске 15 мая открылся историко-документальный проект "Спасти Человека", посвященный врачу Андрею Максимовичу Пантюхову, герою нескольких колымских рассказов Варлама Шаламова.
"Я в больнице узнал, что в километре от Малой зоны работает мой знакомый врач с Беличьей Андрей Пантюхов. Вся моя энергия сосредоточилась на том, чтобы известить Пантюхова о том, что я в Малой зоне. Если есть возможность, он, безусловно, поможет", – писал Варлам Шаламов.
Пантюхов нашел будущего писателя, тогда "доплывавшего доходягу", накормил, вылечил, принял санитаром, потом помог устроиться на фельдшерские курсы. Это и помогло выжить колымскому летописцу: медики в лагере находились в относительно привилегированном положении – жили при “больничке”, в отдельном бараке, питались чуть лучше остальных, носили штатское. Первую встречу с врачом Шаламов описывает в рассказе “Домино”:
"Меня уложили на носилки. Мой рост – сто восемьдесят сантиметров, мой нормальный вес – восемьдесят килограммов... В этот ледяной вечер у меня осталось шестнадцать килограммов, ровно пуд всего: кожи, мяса, внутренностей и мозга.
– Зовут меня Андрей Михайлович, – сказал врач. – Лечиться вам нечего.
У меня засосало под ложечкой.
– Да, – повторил врач громким голосом. – Вам нечего лечиться. Вас надо кормить и мыть. Вам надо лежать, лежать и есть. Правда, матрасы наши – не перина. Ну, вы еще ничего – ворочайтесь побольше, и пролежней не будет. Полежите месяца два. А там и весна".
Имя врача, спасшего писателя, в своих “Колымских рассказах” он изменил не слишком, назвав лишь другое отчество – Михайлович. Андрей Максимович Пантюхов, родившийся в Западно-Сибирском крае (ныне – Новосибирская область), закончил Омский государственный медицинский институт. Успел 17 июня 1934 года защитить дипломную работу, но в ту же ночь был арестован органами НКВД по доносу: сам из крестьянской семьи, в компании студентов он обмолвился, что коллективизация – это не так хорошо, как пишут в газетах. Этого было достаточно для осуждения на три года по 58-й статье за “троцкизм”.
Свой докторский диплом Пантюхов получил только через 13 лет, после освобождения, о чем сохранилась запись в журнале выдачи дипломов Омского медицинского института. После окончания трехлетнего срока Андрея Пантюхова арестовали вновь без объяснения причин и без предъявления обвинения. На одном из стендов выставки – его письмо от 3 февраля 1938 года с просьбой о пересмотре дела: “…Я был арестован, во время следствия – если это можно назвать следствием – простоял семь суток на допросе, был подвергнут избиению”.
– Это так называемый сталинский конвейер, когда чередуются следователи, а арестанта, к которому применяют меры физического воздействия, сутками не отпускают с допроса, – объясняет автор и идейный вдохновитель проекта "Спасти Человека", главный научный сотрудник Института всеобщей истории РАН, доктор исторических наук Юлия Кантор. – Типичная для того времен история – тогдашний "метод дознания". Обвинения – а ему инкриминировали теперь уже создание “контрреволюционной группировки” – он отрицал. Тем не менее дали еще 10 лет. В 1937-м, в год Большого террора, даже возник термин "повторник", когда очень многим практически автоматом "добавляли" сроки.
“…Поэт умирал. Большие, вздутые голодом кисти рук с белыми бескровными пальцами и грязными, отросшими трубочкой ногтями лежали на груди, не прячась от холода… Свет падал в ноги поэта – он лежал, как в ящике, в темной глубине нижнего ряда сплошных двухэтажных нар. Время от времени пальцы рук двигались, щелкали, как кастаньеты, и ощупывали пуговицу, петлю, дыру на бушлате, смахивали какой-то сор и снова останавливались. Поэт так долго умирал, что перестал понимать, что он умирает. Иногда приходила, болезненно и почти ощутимо проталкиваясь через мозг, какая-нибудь простая и сильная мысль – что у него украли хлеб, который он положил под голову. И это было так обжигающе страшно, что он готов был спорить, ругаться, драться, искать, доказывать. Но сил для всего этого не было, и мысль о хлебе слабела”.
Варлам Шаламов. "Колымские рассказы"
Доступ к первому делу Пантюхова Юлия Кантор получила, направив запрос в УФСБ Омской области. Второе дело, по которому доктор был осужден на 10 лет, пришлось поискать: оно обнаружилось в архиве Магаданского УМВД. По запросу Исторического архива Омской области было рассекречено 28 марта 2019 года. 4 мая, буквально накануне выставки, оттуда пришли сканы документов.
Об условно-досрочном освобождении доктора просила даже администрация лагеря, дав ему положительную характеристику: “…понимая всю сложность военного времени, Пантюхов А. М. всего себя отдает работе в медчасти и даже является донором…” Все, что он получил, впрочем, – грамоту от лагерного начальства. Про ударников лагерного производства полагалось рассказывать в лагерном "агитпропе" – стенгазетах, например. Вероятно, для такой стенгазеты и были сделаны уникальные фотографии доктора за работой, в лагерной больнице.
Снимки обнаружил в домашнем архиве сын героя выставки, Евгений Андреевич Пантюхов: переданные им документы, личные вещи доктора, книги из семейной коллекции и составили большую часть экспозиции.
– Отец после освобождения вернулся на родину, пришел устраиваться в больницу, где заведующей работала мама, – рассказывает он. – Тут же подвернулся момент для испытания новенького: больной с панарицием, и отец справился с проблемой за полторы минуты. Мама была много младше отца, к тому же он уже болел, но они поженились, несмотря на сопротивление ее родителей. Бабушка так никогда отца по имени и не называла: только "он". По семейной легенде, кто-то из пациентов сделал ему чистый паспорт, без отметки о судимости, и в 50-м родители уехали в Павлодар. Работали на скорой помощи. Конечно, о прошлом отца знали, но он был первым в списке врачей, которых вызывали в экстренных случаях к деятелям партийной верхушки. Он был гуманист, лечить считал долгом всех: и жертв, и палачей. В конце 52-го, как рассказывал, ночью пришел его знакомый врач, сказал, что вызывали в органы, требовали написать донос, он пообещал, но сразу после этого куда-то уехал, скрылся. А в 53-м Сталин умер, так что пронесло.
После освобождения из лагеря Шаламов написал Пантюхову письмо, и с тех пор контакты доктора и писателя не прерывались. Но уцелело из их переписки немногое. Большую часть архива жена Андрея Михайловича уничтожила по его предсмертной просьбе в 1983-м.
– Непонятно было, кто будет, какая власть. Пришел Горбачев, а мог бы и другой, – объясняет Евгений Андреевич. – А в 1989-м мама получила письмо от сокурсника отца, оно тоже на выставке: мол, всю жизнь хотел узнать, что с ним стало, не сгнил ли в лагерях. Но 55 лет боялся.
Евгений Андреевич – ученый-математик, теперь пенсионер, живет в Красноярске. Ему, говорит, уже бояться нечего. Часть из того, что не было уничтожено перед смертью отца, он еще в 2017-м передал в Красноярский краеведческий музей. Документы, ставшие основой проекта “Спасти Человека”, остались в других папках домашнего архива. Из всех экспонатов – стетоскоп, “Фауст” Гете со штампом библиотеки Управления Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей, записи Варлама Шаламова, адресованные Андрею Пантюхову, зэковский чемоданчик с вафельным полотенцем, которым заключенные закрывали лица в морозы – Юлия Кантор позволила себе "несколько изменить" один: перед тем, как положить в витрину, завела наручные часы Пантюхова.
– Они идут! – говорит историк. – Я хотела показать, что время вернуло Пантюхова в Омск, вернуло память о нем. Это особенно важно сегодня, когда резко возросло количество людей, ностальгирующих по тому времени, по сталинизму: мы видим это по соцопросам. Сталинизм не возрождается, он просто никуда не уходил, потому что нет продуманной планомерной работы с общественным сознанием. Было короткое время в начале 90-х, когда на отравленных советской идеологией людей свалилось огромное количество информации, которую большинство не смогло переварить. Потом про репрессии как бы забыли, их изучение стало уделом профессиональных историков, музейщиков и сотрудников “Мемориала”. Как следствие подсознательного ощущения нестабильности, шаткости "текущего момента" и, конечно, имперских комплексов, возникает привычная тяга к сильной руке, и все попытки говорить о настоящей истории вызывают ожесточение: нам это уже рассказывали в 90-х, и вот что вышло. Чиновники от государства разных уровней "не видят" эту проблему, не понимают ее опасности для самого государства. Но такие социальные болезни, как сталинизм, не лечатся за несколько лет. Это долгая кропотливая работа.
“…Мы научились смирению, мы разучились удивляться. У нас не было гордости, себялюбия, самолюбия, а ревность и страсть казались нам марсианскими понятиями, и притом пустяками. Гораздо важнее было наловчиться зимой на морозе застегивать штаны – взрослые мужчины плакали, не умея подчас это сделать. Мы понимали, что смерть нисколько не хуже, чем жизнь, и не боялись ни той, ни другой. Великое равнодушие владело нами.”
Варлам Шаламов. "Колымские рассказы"
Выставка проходит в Центре изучения гражданской войны, который называют в Омске “домом Колчака” – здесь действительно находилась его резиденция в 1918 году. Кстати, один из ее ценнейших экспонатов – книга из личной библиотеки Пантюхова: первое исследование колчаковщины выпуска 1925 года.
– Кажется, репрессии – не совсем наша тема, – говорит Галина Бородина, руководитель Центра, – но ведь все корни оттуда, из Гражданской. Увы, история может повторяться.
После Омска выставка отправится в мемориальный музей-заповедник политических репрессий “Пермь-36”, который находится на территории последнего в России лагеря для политзаключенных, закрытого в 1989 году.
– Бороться с вирусом сталинизма можно только правдой, – считает Юлия Кантор. – Это горькое лекарство, но необходимое. Профессия историка близка к медицине – мы анализируем социальные болезни, можем показать, как они возникают, чем опасны и как их избежать и лечить. Такие выставки как прививка: посетители, может быть, даже случайные, задумаются, а это уже много.
Мария Ильина,
